Цена лжи

         Это был первый вечер памяти. Прежде они встречались только на похоронах. Конечно, это был вечер памяти их всех.
         Мятежный генерал мятежного поколения.
         Юрий Галансков, поэт. Погиб в заключении, в возрасте тридцати трех лет.
         Анатолий Марченко, рабочий. Погиб в тюрьме. 48 лет.
         Валерий Марченко, журналист. Погиб в тюрьме. 37 лет.
         Василь Стус, поэт. Погиб в заключении. 47 лет.
         Михаил Фурасов, кандидат технических наук. Умер в лагере. 50 лет.
         Юри Кукк. Доцент Тартуского университета. Погиб на этапе. 42 года.
         Илья Габай, школьный учитель, поэт. После освобождения из лагерей покончил с собой. 38 лет.
         Анатолий Якобсон, литературовед. Покончил с собой. 43 года.
         Эдуард Арутюнян, экономист. Умер сразу после освобождения из лагерей. 58 лет.
         Виктор Некипелов, поэт. Умер вскоре после освобождения. 61 год.
         Андрей Амальрик, историк, публицист. Погиб в автомобильной катастрофе. 42 года.
         Ирина Каплун, филолог. Погибла в автомобильной катастрофе. 30 лет.
         Мераб Костава, музыковед. Погиб в автомобильной катастрофе. 50 лет.
         Цена свободы.
         Я беседую с двумя людьми – Алексеем Смирновым, директором Московского исследовательского центра по правам человека, и Валерием Абрамкиным, возглавляющим общественный центр содействия реформе уголовного правосудия.
         Алексей Смирнов:
         – Когда Горбачев пришел к власти, он тогда же, в 1985 году, заявил на весь мир: «Политзаключенных а СССР нет». Я помню испуганные лица в зоне:
         – Нас нет, значит, с нами можно делать что угодно.
         И чекисты поняли так: раз нет, значит, не должно быть.
         Страшные начались дела!.. Около десятка смертей только среди наших. Самоубийства. Душили – жестоко.
         Валерий Абрамкин:
         – Борьба с нами шла на полное уничтожение. Я сидел в Красноярском крае, в шестерке – ИТК номер шесть. И администрация колонии мне прямо сказала:
         – Привьем тебе туберкулез.
         И я вышел оттуда инвалидом.
         ...Ложь не бывает невинной. Если же лжет первое лицо в государстве, это особенно опасно.
         Заключенные в лагерях и тюрьмах очень четко чувствовали настроение Москвы. После волны протестов на Западе кто-то из Политбюро мог сказать: «Ну что вы там, действительно распустились?» И пресс ослабевал. Или наоборот: «Ну что вы их там распустили?» Снова – пресс, еще круче.
         Индустрия истребления в неволе развита, изощренна. Знаменитые ШИЗО (штрафные изоляторы) – только малое звено в ней. Но, посмотрите, здесь задействованы и медицинская, и строительная, и прочие науки. Темная, холодная, сырая камера. С потолка капает. На стенах – колкий, набросанный цемент – «шуба», вода стекает по стенам и замерзает. На полу вдоль стен – лед. Сесть можно только на холодную бетонную тумбу. Голые нары окрашены жесткой нитрокраской, отчего становятся гладкими, холодными, стеклянными, днем они подняты к стене и закрыты на замок. Ночью – ни матраца, ни бушлата. Кормят по пониженным нормам.
         Валерий Абрамкин:
         – Там же мороз в Сибири в феврале! Стекол в окне нет. На нас – тонкое белье. На маечку пописаешь... майка замерзает, как доска, и вместо стекол в окно ее вставляешь.
         Алексей Смирнов:
         – По слухам, в раствор цемента кладут соль, она гигроскопична, хорошо сохраняет влагу в камере.
         Валерий Абрамкин:
         – При мне клали подвальную камеру. Рубероид стелили не в фундамент, под пол, чтоб не пускать дальше грунтовые воды, а... на потолок. Вся вода собиралась в камере.
         Больше пятнадцати суток держать в ШИЗО не полагалось. Поэтому выпускали на день-два, а потом опять сажали. Наконец, стали добавлять срок прямо в камере.
         Алексей Смирнов:
         – Заходят в камеру: «У вас не подметено. Еще 10 суток». А веника нет. Издевались. Так я получил 45 суток.
         Валерий Абрамкин:
         – Сергей Ходорович в ШИЗО сидел 90 суток! Пятнадцать – и то тяжело, верный туберкулез.
         Алексей Смирнов:
         – Но рекорд поставили Иван Ковалев и Валерий Сендеров, они просидели в ШИЗО – год!
         Умирали Брежнев, Андропов, Черненко, и каждый раз в зонах наступало затишье, выжидали.
         Валерий Абрамкин:
         – В ШИЗО ждешь выхода в зону больше, чем на волю. Когда мне в очередной раз добавили семь дней, я сказал, что объявлю голодовку. «Ну и подыхай, – говорят, – даже хоронить тебя не будем». И в это время умирает Черненко. Еще никто в стране не знал, еще не объявили, а меня вызывает кум и говорит очень вежливо: «Какие просьбы к нам, что хотите?» Меня выпустили и целый месяц не трогали. Я ходил по зоне, как король. А потом опять посадили и до конца срока трюмовали: ШИЗО – ПКТ^* – ШИЗО... Сереже Ходоровичу после смерти Черненко тоже дали погулять и опять посадили.
         Алексей Смирнов:
         – У нас в зоне чекист-куратор прямо в лоб сказал Борису Ивановичу Черныху, писателю из Иркутска: «К власти пришел Горбачев, теперь вам не поздоровится».
         – Откуда были такие прогнозы?
         Валерий Абрамкин:
         – Горбачев считался «крутым». Пришел, наконец, молодой, сильный, ставленник Андропова. Все ведь и подтвердилось. Как мне «прививали» туберкулез! Одного ШИЗО было бы достаточно. Но администрация лагеря решила сработать наверняка, и в камеру ко мне подкинули больного с открытой формой туберкулеза. Одна кружка – на двоих, самокрутка – на двоих... Потом, на воле, когда у меня началась открытая форма, мне медики записали: «Имел длительный контакт с больными туберкулезом». Только тогда я и узнал причину болезни. Сергей Ходорович, который 90 суток в ШИЗО отсидел, тоже очень тяжело заболел. Ему отрезали легкое, уже в Париже. Было полное ощущение, что, прежде чем начать «перестройку», власть хотела уничтожить всю оппозицию.
         Алексей Смирнов:
         – Когда меня «на исправление» отправили в Чистопольский лагерь, Толя Марченко сидел в камере напротив. Он при мне и умер. Михаил Фурасов тоже умирал при мне. Мы, оба инженеры, он – из Киева, сошлись довольно близко. Его посадили за то, что писал письма с протестами в ЦК. С ним в Киеве сделали что-то такое, что он прибыл на зону совершенно разбитым.
         Из воспоминаний Льва Тимофеева: «Когда в декабре 1985 года меня привезли в лагерь, Михаил Денисович Фурасов был уже очень болен, и все понимали, что болен он безнадежно: он горстями ел снег, чтобы хоть как-то избавиться от вкуса мочи, который он постоянно ощущал во рту, – почки уже вовсю отказывались работать».
         Это был очень тихий, очень вежливый человек. Интеллигент, кандидат технических наук... Его спокойно и верно убивали на глазах у всей зоны. И ни для кого это не было тайной.
         О смерти Фурасова начальство прямо не сообщило. Дежурный чин окрысился: «Ну и что, что умер, – и на воле умирают».
         Это правда, и на воле умирают. Только в 10 раз меньше. И туберкулезом на воле тоже заболевают, только в 17 раз реже.
         Анатолий Марченко бып последний, кто не вернулся на волю. Он провел в заключении 20 лет. В тюрьме объявил голодовку с требованием освободить всех политзаключенных. Голодал, пока не умер. После его гибели в 1986 году политзэков стали освобождать – из тюрем, лагерей, ссыпок.
         Настал день, когда президент России объявил, что политических заключенных в России больше нет. И это была правда.
         Но он сказал об этом не россиянам, не вдове Марченко или туберкулезному Валерию Абрамкину. Он объявил об этом американскому президенту, американскому народу – сытому и свободному.
         В те годы ложь была не просто государственной политикой, но и единственной политикой. Теперь лжи стало больше, но она – мельче. Раньше у власти были профессионалы и лгали – профессионалы. Теперь у власти любители, их много, не умещаются в Кремле, и лгут – по-любительски, ничтожнее, с мелкой выгодой. Даже порываясь сказать иногда правду – лгут, даже желая сделать лучше – делают хуже. В оправдание задают один и тот же козырной вопрос:
         – Вы что же, хотите, чтобы было, как раньше?
         И лгут дальше, борясь за кресло.
         Конечно, не хотим, «как раньше». И слава Богу, что по ночам к подъездам не подъезжают «воронки». Но разве Россия достойна лишь этого?
         Вот – новелла.
         Оратор на митинге громко заявляет:
         – Дважды два – шесть!
         Его слова тонут в аплодисментах.
         – Неправда, дважды два – четыре! – кричит Правдолюбец, который после этого сразу исчезает на пятнадцать лет.
         Возвратившись из отдаленных мест, он снова попадает на митинг, на котором новый оратор снова под бурные аплодисменты заявляет:
         – Дважды два – пять!
         – Неправда, дважды два – четыре! – кричит Правдолюбец, которого жизнь ничему не научила.
         После митинга к нему подходит оратор, доверительно обнимает его и тихо говорит:
         – Неужели вы хотите, чтобы дважды два снова было шесть?
         ...Я ищу в сегодняшнем сумеречном дне, в непролазном болоте – Правдолюбца. Где он?
         С грустной иронией Алексей Смирнов сказал:
         – А кто, собственно, такие, эти демократы? Я с ними в одной зоне не сидел.
         Кто они, откуда набежали в таком количестве и взяли власть?
         И куда подевались вдруг недавние правозащитники, ведь не всех же убил и покалечил прежний режим? Почему никого из них нет среди руководителей нового режима?
         Неожиданно, резко оборвалась связь времен.
         Где Правдолюбец?
         Один из организаторов вечера памяти Александр Харнас рассказал мне, как в 1976 году он отдыхал вместе с Петром Григорьевичем Григоренко.
         – Я верю, что все изменится, – жестко и как-то упрямо говорил Петр Григорьевич. – Нам бы газетку иметь, хоть такую вот, – он показал ладонь.
         А на следующий год он засобирался в Америку – предстояла операция, лечение.
         – Но вы меня обратно пустите? – с беспокойством спрашивал Петр Григорьевич генерала КГБ.
         – Пустим, говорю вам как генерал генералу, – ответил тот, ставя как бы знак равенства между собой и разжалованным до рядового солдата Григоренко. – Пустим, – он пожал руку Петру Григорьевичу. – Только просьба: никаких там интервью.
         Перед отъездом отец Дмитрий Дудко – также правозащитник – сочетал пожилых супругов Григоренко церковным браком.
         «Отец Дмитрий Дудко наш с женой духовный наставник».
         Григоренко слово держал – никому никаких интервью, пока вдруг не узнал, что его лишили гражданства. Указ подписал председатель Президиума Верховного Совета СССР, Генеральный секретарь ЦК КПСС. Маршал. Однополчанин.
         Вскоре, в 1980 году, был сослан в Горький Сахаров.
         Две такие невосполнимые потери.
         Они явились прологом мощной государственной акции.
         – Перед КГБ стояла задача: к 1983 году полностью очистить всю страну от диссидентов. Это мне говорили в Лефортово, – рассказывает Алексей Смирнов.
         Но как чекистам это удалось? Более четверти века держались правозащитники, несмотря на крутые времена.
         – У нас не было структурной организации, а было противостояние отдельных личностей жестокой системе. Не было, следовательно, и руководителей. Все равны, одинаковы, все, как одна семья. И в лидерах были не авторитеты, а те, кто предоставлял квартиры для сборов. Эти люди шли на многое, они знали, что в их квартирах будут ставить подслушки, за ними всюду будут следовать «Волги», к ним будут заявляться с обысками и арестами. Таких центров было несколько – Григоренко, Подъяпольский, Якиры, Великанова, отчасти – Сахаров. Люди собирались на этих квартирах, пили чай, общались через записки, передавали друг другу «самиздат». И вот чекисты стали бить по этим точкам. Лишили гражданства Григоренко, сослали Сахарова, умер Подъяпольский, «раскололся» Якир. Вот это был самый страшный удар: когда стали «раскалываться» – Гамсахурдиа, Якир, Красин, Дудко...
         – Дмитрий Дудко? Духовный наставник Григоренко?
         – Да. Это отдельная, больная для меня тема. Когда его взяли, он написал раскаяние. Его выпустили, он понял, что наделал, и написал раскаяние по поводу своего раскаяния. Тогда КГБ снова вызвал его, и он, кажется, написал еще одно раскаяние на то раскаяние, которое он написал на первое раскаяние. Раскололись Лев Регельсон, один из историков церкви, Виктор Капитанчук – председатель христианского комитета защиты прав верующих. Другие, менее значительные фигуры. Если учесть масштабы и жестокость репрессий, сдалось не так уж много, но КГБ с помощью печати и телевидения умел создавать шумиху вокруг каждого покаяния, как это было, например, с Гамсахурдиа или Якиром. Когда чекисты выволокли на телевизионное покаяние Александра Болонкина, сверху у него был пиджак с цивильной рубашкой, а внизу, под столом, – лагерные порты с башмаками. КГБ начал действовать разнообразнее – многих стали не только выпускать, но и выталкивать за границу. Сергея Ходоровича, например, выпустили из лагеря с условием, что он покинет СССР. КГБ применял не только кнут, но и пряник. Под давлением диктатуры в плотной среде диссидентские связи были прочны, стоило убавить пресс, связи стали распадаться.
         В Москве, где находятся дипломатические представительства и много иностранных корреспондентов, правозащитники держались дольше. По большому счету западные правительства остались сторонними наблюдателями борьбы правозащитников в СССР, огонь поддерживали лишь газетчики. Но – изменилась конъюнктура. Запад перекинулся на Афганистан.
         – В хельсинкской группе было человек двадцать. Осталось трое: Каллистратова, Мейман, Боннэр. Все. Хельсинкская группа прекратила свое существование. В 1983 году, как и планировал КГБ. Я был арестован, Иван Ковалев арестован, Григорьянц арестован.
         ...Символом раскола и сегодняшней смуты стали два священника – Дмитрий Дудко и Глеб Якунин. Оба – из правозащитников, оба прошли через Лефортово.
         – Отец Дмитрий вел цикл проповедей для молодежи изумительной силы и красоты, – вспоминает Алексей Смирнов. – Через его проповеди многие прошли. И я тоже. И я благодарен ему за это. После того как он несколько раз раскаялся, его духовные сыновья были совершенно убиты...
         Дмитрий Дудко – духовный наставник генерала Григоренко – стал одним из активнейших идеологов газеты «День», его имя под заявлениями стоит рядом с именами Проханова и Невзорова.
         Отец Глеб Якунин встал по другую сторону баррикад. Завсегдатай всех митингов.
         Воинствующий пастырь – не пастырь для меня.
         Два пастыря на баррикадах – какой роскошный подарок для спецслужб, венец победы.
         Говоря о закате движения, не назвал я причину самую обыкновенную, человеческую: они устали. Не поддержанные народом, а иногда и травимые, убиваемые от его имени, они столько лет в одиночестве подтачивали Власть, как вода камень.
         Свобода все-таки пришла? Значит, они победили.
         Но почему-то не отпускает строка Александра Галича: «И я упаду, побежденный своею победой…»
         Да нет, не их вина, что свобода оказалась такой разгульной, кровавой, окаянной и ничем не защищена.
         Эти люди свое дело сделали. Они расчистили дорогу другим, тем, кто должен был прийти вслед.
         ...И посмотрите, кто пришел. Оглянитесь вокруг.
         Вам кто больше люб – горбачевские демократы: Язов, Крючков, Пуго, Бакланов?
         Или ельцинские демократы – Хасбулатов, Руцкой и иже с ними?
         Горбачевские предали Горбачева, ельцинские – Ельцина.
         А может, вам милее второе поколение ельцинских демократов – нынешние?
         ...Никто, ни один из оставшихся в живых московских правозащитников не вляпался во власть. Сергей Адамович Ковалев? Ну какая он – Власть!
         И не потому не вляпались, что «когда царит порок, стыдно быть близким ко двору» (Конфуций), а потому что по природе своей далеки от всякой власти. Они занимались правозащитой и не занимались политикой. Даже Сахаров – чистый правозащитник, политиком его можно назвать лишь как человека, глобально мыслящего.
         Как изменилось все за считанные годы. Григоренко мечтал о газетке величиной с ладонь. Теперь их сотни. Раньше идеалисты-правозащитники не стремились ни в политику, ни во власть. Нынешние практичные совмещают и политику, и коммерцию, и власть. Призывают все вместе вызволять из беды Россию, но взрослых детей своих предусмотрительно вывозят за рубеж.
         Раньше политических сажали, как уголовников.
         Теперь уголовников выпускают, как политических.
         Григоренко, затасканный по психушкам и тюрьмам, отвергая всяческие компромиссы, требовал, чтобы его судили, ибо только открытый суд мог подтвердить его невиновность. Многие из правозащитников не принимали милость освобождения, потому что не считали себя виновными, и отказывались подписывать условие свободы: «Не заниматься прежней деятельностью».
         Нынешние – и амнистию приняли, и виновными себя не считают.
         Потеряно понятие достоинства. Его даже нет в современном юридическом словаре. Исчезло. «Честь» – есть, «достоинство» – отсутствует.
         Общество, сделавшее выбор в декабре прошлого года, потеряло не политический ориентир, а нравственный.
         Теперь все – борцы, все – герои. Каждый заявляет о себе.
         Знакомая дама в самом конце восьмидесятых вступила в партию. Ровно через год – выскочила. (Несчастному Григоренко, чтобы пройти этот путь, понадобилась долгая мучительная жизнь). Вступала – тихо, вышла – шумно, с саморекламой на всю страну.
         Демократы, борцы – без капли покаяния.
         Мне хочется иногда, чтобы воскрес, явился Сталин. Но на один день. И чтобы никто не знал, что он явился на один день. Попыхивая трубкой, спросил бы с усмешкой: «Ну что, побаловались тут без меня?». О – как кинулись бы к его сапогам: «Прости, отец родной, прости! Бес попутал...» Очередь бы выстроилась – из России, из бывших союзных республик – миллионов на сто пятьдесят! Первыми прильнули бы к голенищу нынешние политические перевертыши.
         «Борцы».
         Когда у правозащитницы Ларисы Богораз спросили о ее борьбе, закончившейся тюрьмой, она ответила:
         – Я не боролась. Просто жила, как умела.
         Никто никого не осуждает за прошлое. Большинство правозащитников относятся снисходительно даже к тем своим единоверцам, кто раскололся в КГБ, кто отрекся. Другое дело, когда эти люди, как Гамсахурдиа, начинают снова заявлять о себе. Опять же – без всякого покаяния. Занимайтесь каждый своим скромным делом, разве это плохо.
         Нашелся, кажется, единственный человек, кто осознал свою причастность к советской действительности и покаялся.
         «Это мой 50-летний труд вложен в то, чтобы создать тот общественный порядок, при котором преступники, истребившие 66 миллионов советских людей, не только не наказаны, но окружены почетом и сами наказывают тех, кто пытается напомнить об их преступлениях. Это я приложил руку к тому, чтобы в стране утвердилось беззаконие...
         Это такие, как я, виноваты в том, что... народ объели со всех сторон и обжирают его тучи чиновной саранчи...».
         Как думаете, чье это покаяние?
         Петра Григорьевича Григоренко.
         Ведь он долго был классическим советским генералом и уже в возрасте, когда остальные готовятся к пенсии и покою, ввязался в неравную борьбу.
         И вся-то Россия ворвалась в свободу без покаяния, накинув на себя безо всякой примерки демократические одежды.
         Собственно, что такое покаяние и почему оно так важно? Покаяние – это осознание причастности к злу. Не осознав, зла не устранишь. А значит, и нового ничего не построишь. Покаяние – это залог того, что прошлое не вернется.
         Как было?
         Врач-психиатр Маргарита Феликсовна Тальце («дочь Дзержинского», как она преподносила себя подопечным), признавшая Григоренко психически больным, стала доктором медицинских наук. Тюремный следователь Григоренко подполковник КГБ Георгий Петрович Кантов за то время, что Петр Григорьевич провел в спецпсихбольнице, вырос до генерал-майора. Зато врач Семен Глузман, попытавшийся сделать независимую психиатрическую экспертизу, был приговорен к 7 годам лагерей строгого режима и 5 годам ссылки.
         Никто не был забыт и ничто не было забыто.
         Как теперь?
         Затишье.
         Алексей Смирнов хотел своего бывшего следователя привлечь к ответственности. 12 лет назад, когда его арестовали, он фиксировал каждое преступление следствия и писал заявление. «Это будет потом обвинительным материалом против вас». Следователь смеялся и, как оказалось, правильно делал. В прошлом году в Мосгорпрокуратуре ознакомились с делом Смирнова. Собеседник качал головой и говорил: «Да, вы действительно можете привлечь следователя... Но он сейчас не у нас... Средств на новое следствие нет. Да и зачем вам?..».
         Были и другие, тоже бесполезные попытки правозащитников привлечь своих палачей.
         Все на месте, кто не на пенсии, тот по-прежнему при деле – следователи, прокуроры, судьи, врачи-психиатры. И кадры топтунов и стукачей при всех реорганизациях госбезопасности тоже не состарились, не потеряли хватки. И династии жестоких лагерных служителей ждут в постоянной готовности. И подвальные камеры ШИЗО с преступными ухищрениями строителей целы. Валерий Абрамкин готов поехать и показать такую камеру любой комиссии.
         Несчастному Петру Григорьевичу провели 12 (!) психиатрических экспертиз. 10 из них не нашли у него никаких психических расстройств, и только две признали его невменяемым. Одна – под председательством А.В. Снежневского, другая – под председательством Г.В. Морозова. Снежневский скончался, Морозов жив, мнения своего по поводу Григоренко не изменил. А как он может изменить, он, Георгий Морозов, возглавлявший Институт судебной психиатрии им. Сербского с 1957 года более тридцати лет? Признаться в неправильном диагнозе, который сыграл решающую роль в судьбе Григоренко, значит, сознаться в преступлении.
         Оказавшись в США, Григоренко сам попросил американцев провести психиатрическую экспертизу и опубликовать ее независимо от результатов. В 1978 году в Гарварде видные американские психиатры пришли к заключению: «Тщательно изучив заново все материалы исследования, мы не обнаружили у генерала Григоренко никаких признаков психических заболеваний... Мы не обнаружили также признаков каких-либо заболеваний в прошлом. В частности, не найдено никаких параноидных симптомов даже в самой слабой форме...»
         Лишь в 1991 году после вмешательства военной коллегии Верховного суда СССР советские психиатры были вынуждены согласиться с американскими экспертами. 13 лет спустя.
         На вечере памяти выступил президент независимой психиатрической ассоциации России Юрий Сергеевич Савенко:
         – Генерал Григоренко наконец реабилитирован. Но не стоит обольщаться. Председатель основной советской экспертизы Георгий Морозов по сегодняшний день остается руководителем психиатрического ВАК и единственным академиком-психиатром в Академии медицинских наук. Одновременно с реабилитацией генерала Григоренко произошла и реставрация советской власти в психиатрии – за четыре месяца до октябрьских событий 1993 года. Было воссоздано под новым именем бывшее всесоюзное общество психиатров со всем его прежним руководством и с почетным председателем во главе – Георгием Морозовым.
         Вот вам и затишье.
         ...Как только сила пересилит силу и взорвется хрупкая тишина, тут и скажут свое слово испытанные кадры, которые, как известно, решают все.
         В который раз приблизились мы все к той же вечной теме – жертвы и палачи, а если толковать шире – добра и зла.
         «Опыт диссидентства в СССР – опыт свободного существования человека в несвободной стране», – пишет исследователь правозащитного движения Илья Мильштейн.
         Подобным опытом замечательно воспользовались в восточноевропейских странах: Гавел, Валенса, Желев, все – правозащитники, зэки. Мы же свой кровавый опыт забыли быстро. Не употребив на государственном уровне, мы выпустили его и из исторической памяти. В школах, институтах хорошо бы ввести, пусть факультативно, такое чтение, как «История инакомыслия в СССР» – огромная работа Людмилы Алексеевой или «Живи как все» Анатолия Марченко.
         Не дай нам Бог окончательно забыть то время.
         Алексей Смирнов сравнил правозащиту с иммунной системой в человеческом организме. Правозащита не только гарантирует от произвола власти, но и саму власть защищает от экстремистских настроений. Нашей же больной российской власти правозащитники нужны еще и как мера совести.
         Пока же демократы много говорят о сталинских репрессиях и не замечают репрессий недавних, свидетелями или участниками которых были они сами. О давних жертвах – помним, о недавних борцах, и тоже жертвах, – нет.
         Их немного осталось в живых, недоистребленных. Идеалисты, они не приспособились и к нынешней практичной жизни.
         Тот же Алексей Смирнов, директор Центра по правам человека, получал до недавнего времени 35 тысяч в месяц.
         Его помощник Юрий Шлепотин – 30 тысяч.
         Юрий Гримм – сторож.
         Иван Чердынцев – старый зэк тоже работал сторожем, теперь тяжело болен, без денег.
         Феликс Серебров – мыкается с четырьмя детьми.
         Мальва Ланда, у которой сожгли дом и ее же «за поджог» и посадили, работает газетным киоскером. До сих пор без квартиры.
         Валерий Абрамкин, которому в зоне «привили» туберкулез, живет с женой и двумя детьми – в коммуналке. Хотя имеет право на квартиру и как репрессированный, и как больной.
         Нынешние «демократы» предали их дважды – тем, что забыли их, и тем, что сделали со свободой.
         Дело к концу. Осталось немнoгoe – проститься с Петром Григорьевичем.
         В Америке он жил бедно. Как рассказал на вечере памяти преподаватель Военной академии им. Фрунзе Владимир Антонович Ковалевский, генералу Григоренко предложили должность профессора в военной академии Вестпойнта, очень приличный оклад. Но генерал сказал: «Я благодарен этой стране, которая меня приютила, в которой сделали мне операцию. Но земля России полита моей кровью, наши страны в состоянии противоборства, и я не могу свой военный опыт и знания передавать армии потенциального противника».
         Участники вечера приняли обращение к президенту России:

• вернуть награды Григоренко его семье (Указом президента Петру Григорьевичу посмертно возвращено генеральское звание, но награды почему-то не возвращают);
• издать труды генерала (на Западе они давно изданы);
• открыть архивы П.Г. Григоренко, находящиеся в госбезопасности;
• на стене академии им. Фрунзе установить мемориальную доску;
• помочь вернуться на Родину вдове Григоренко – Зинаида Михайловна одна осталась в Америке;
• вернуть ей квартиру на Комсомольском проспекте, из которой эту семью выкинули;
• наконец, сам Комсомольский проспект переименовать в проспект имени генерала Григоренко.

***
New! Вышла книга памяти Петра Григорьевича Григоренко
"Каждый выбирает для себя..."

Поделиться в социальных сетях