|
|
Большой Джон
версия для журнала Story
Психография – жизнеописание души, исследование ее похождений. Автор термина – писатель, врач-психотерапевт Владимир Леви, особо интересуется психографиями психологов и психиатров. Какие побуждения ими движут, какие страсти, личные особенности? Как в профессии проявляются характеры, как на характерах сказывается профессия?
Представляем фрагменты психографии Джона Уотсона – родоначальника бихевиоризма, практичнейшего направления научной психологии, влияющего на сознание и душевное состояние современного обывателя.
Глава из новой книги Владимира Леви “Доктор Мозг: Психология Психологов". Текст печатается в журнальной версии.
Джон Броадус Уотсон, Джон Большой, как его звали в семье, – по судьбе неудачник, но удачливый реваншист. Оставил глубокий след в истории психологии. Наследил не только и не столько в академической психологии (тут он уже почти музейный экспонат), сколько в психологии реальной, житейской, массовой. То есть, в самой жизни, как таковой.
Как и его современник Фрейд, американец Уотсон и ныне, покинув сей мир, все еще основательно на него воздействует. Получилось так не только по причине его личной незаурядности. Не отличаясь высотой духа, человек этот проявил недюжинность нюха: угадал направление набиравшего силу ветра истории. Ветер этот и в наши дни гонит волны могучего социального мифа, в создание которого Уотсон внес капитальный вклад.
Что за миф? Имя ему: НоуХау – ЗнаюКак.
Обещание
Век двадцатый. Научно-техническая революция. Опьянение прогрессом, гипноз достижений, фантасмагория человеческого всемогущества. Массы людей хотят стать богаче, здоровее, увереннее, удачливее, счастливее – очень хотят! И у них это не получается.
– Почему? – вопрошают массы (и каждый поодиночке).
– Потому что грешны, Бога гневите, – отвечают клирики по старинке. – Кайтесь, молитесь, впредь не грешите, и будет награда вам если не на земле, то на небе.
– Потому, что вас угнетают, запугивают, обманывают и грабят, – уверяют, тоже по старинке, политики. – Но мы наведем порядок.
– Потому, что не там и не то ищете – не то богатство, не ту силу, не то здоровье, не то счастье, – ответствуют испокон века наставники-мудрецы, гуру разных мастей. – Следуйте за нами, мы покажем вам путь, откроем источник силы и счастья.
– Да хватит же, ерунда это все, – раздается еще один голос. – Все проще, доступнее, все под рукой. Вы такие несчастные, люди, лишь потому, что не знаете – как быть счастливыми, не умеете быть какими хотите. Вы не знаете, как устроены, не умеете обращаться с собой и с другими. А мы знаем. Мы вас научим. Дадим вам инструменты, инструкции, дадим НоуХау.
Так обещала и обещает наука.
Прикладная психология, сиречь псипрактика, древняя и многоликая, как человечество, в веке ХХ получила энное рождение как дитя науки и бизнеса. Дитя от родителей, отметим это особо, с противоположным отношением к истине. Основывается на убеждении, вернее, на еще не вполне опровергнутом заблуждении, что человек может сделать из человека все, что угодно, – из другого ли, из себя ли, – только знать НоуХау и правильно применить.
Главная движущая сила псипрактики, рождающая постоянный спрос на нее – потребность в предсказуемости и управляемости повседневной жизни, и всего прежде и более – поведения человека, его чувств, желаний и мыслей. Потребность с глубокими разветвленными корнями, и общественными, и личными.
В первой половине ХХ века псипрактика на Западе сорвалась с академической цепи и устремилась на рынок. В Соединенных Штатах пустилась во все тяжкие: стала национальной манией и выгодным бизнесом.
Знаменитый бестселлер Дейла Карнеги «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» вышел первым изданием в год моего рождения. Почву для его успеха вспахал Джон Уотсон. В начале прошлого века своим пером и авторитетом он повернул мозги массы профанов в сторону псипрактики. До сих пор эта лавина все еще движется.
Историко-научный портрет в позитиве
Его вклад в психологию – масштабный и прорывной, он сломал барьеры. Вдохновленный русскими предтечами: Сеченовым, Павловым, Бехтеревым, – сначала бился за то, чтобы психология стала объективной экспериментальной наукой, как все преуспевающие естественные науки. И хотя сам открытий не сделал и строго выверенных научных данных не получил, совершить поворот ему удалось: новые поколения западных исследователей пошли тропой, проторенной им, и превратили ее в магистраль. Провозглашенное им исследовательское направление – бихевиоризм, наука о поведении – наводило мосты между поведением животных и поведением человека, между телом и психикой. С его подачи научная психология вышла из облаков смутных умствований и спустилась к жизненной реальности, заземлилась.
А он пошел дальше: с наукой вынужденно расставшись, сумел показать, что психология – нечто большее, чем наука. Доказал собственным примером, что она – искусство и сила в мире людей, оружие, владение которым может обеспечить успех в земной жизни. Стал глашатаем и мастером психологии практической, поставил ее вровень с научной, если не выше. Оказался первопроходцем и возымел крупный успех на ниве психологического обеспечения рекламы, раскрутив несколько мировых брендов.
Обязаны ли психологи быть счастливыми?
Доверились бы вы рекомендациям психолога, одна из жен которого развелась с ним из-за его измены, а вторая постоянно чувствовала себя виноватой? Психолога, изрядно пьющего, один сын которого покончил с собой, другой вырос бездельником и преждевременно умер, дочь стала алкоголичкой и совершила несколько суицидальных попыток, зять застрелился, внучка тоже в глубокой депрессии едва с собой не покончила…
Доверились бы?
Каждый человек в Америке, начиная с тридцатых годов ХХ века, оказался под влиянием Уотсона, либо под влиянием тех, кто оказался под его влиянием. И далеко не только в Америке. У нас и сейчас в продаже перевод его книги «Психологическая забота о детях» (“The Psychological Care of the Infant and Child”) . По нашему радио уже в новом тысячелетии передавали отрывки из этой книги: уроки для родителей – воспитание по доктору Уотсону. Хотя доктором, в смысле врачом, он никогда не был, скорее, чем-то обратным.
Настойчивый голос чтеца, непререкаемо авторитарный. Сон, питание, прогулки, посещение туалета – строго по расписанию, спать – ровно в восемь вечера. Не играть и не разговаривать с ребенком с утра до тех пор, пока не сделает пи-пи и по-большому. Ни в коем случае не брать на руки и не менять пеленки во время плача – только когда перестанет плакать: чтобы впредь неповадно было слезами и криком добиваться своего, заниматься манипуляцией. Не сажать на колени во избежание... Не тискать, не обнимать…
Эта книга вышла в 1928 году, сразу сделалась хитом и до сих пор, в бесчисленных переизданиях, энергично расходится. Уотсон стал «Споком» своего поколения, верней – антиспоком. Либеральный гуманист доктор Спок – настоящий доктор, педиатр – дал следующему поколению родителей другие рекомендации, во многом противоположные; но ему вменили насаждение вседозволенности и распущенности, и маятник воспитательской идеологии снова пошел в сторону Джона Большого.
Не всякий маленький вырастает большим, но всякий большой бывает сначала маленьким. Глупости подчиняются той же закономерности.
Второгодник по психологии
По моим наблюдениям, гармоничные супружеские пары бывают двух видов: сходники и контрастники. Сходники друг на друга похожи, подобны лицами и фигурами, словно брат с сестрой или близнецы разного пола – воистину, две половины одного человека. Контрастники – существа резко разные, и внешностью, и характерами противоположные иной раз до гротеска. Папа и мама Джона подобрались по контрасту – живописному, романтическому. Пикенс Батлер Уотсон, один из десяти детей богатого плантатора, ладный парень, чернявый и смазливый, женился на голубоглазой девушке Эмме Рой, дочери мелкого служащего.
Жили они в штате Южная Каролина. Дети рождались один за другим. Четвертым из шестерых появился на свет будущий всемирно известный психолог.
Когда Джону исполнилось 12, Пикенс бросил семью. Через много лет, уже старый, спившийся, опустившийся, он вдруг объявился в Нью-Йорке, чтобы повидать сына, к тому времени знаменитого и далеко не бедного. Джон, на всю жизнь обидевшийся на никудышного батю, принять его отказался. И глазом не взглянув, послал старику нарочным пару новых костюмов и полдюжины чистых рубашек.
После школы, с грехом пополам оконченной, мать заставила 16-летнего Джона поступить в баптистский колледж. Заведение это под религиозной шапкой давало образование, по сегодняшним понятиям, высшее: окончив его со степенью магистра, можно было стать школьным учителем, городским служащим или продолжить учебу в каком-нибудь университете. Эмма так страстно желала, чтобы именно Джон, самый красивый и самый умный ее сынок, стал пастором, что упования ее оправдались, только неведомо для нее – в другой системе значений, других ценностных координатах.
«Способный, но с чересчур большим самомнением. Больше интересуется идеями и теориями, чем людьми», – говорили про него преподаватели. Подрабатывал лаборантом в химической лаборатории, потихоньку повесничал и выпивал. Перед экзаменами, накачавшись кока-колой (в нее добавляли в те времена серьезную дозу настоящего кокаина), зубрил пару ночей и отправлялся сдавать. Был единственным в своем классе, кто сдал древнегреческий с первого захода. Завалить умудрился только один экзамен – догадываетесь, какой?.. Психологию. Пришлось из-за этого остаться в колледже на второй год. Второгодник по психологии – знаковое начало для будущего корифея психологической науки.
У подножия великого Почему
Еще до того, как отец покинул семью, при ночных разборках между родителями, – он засыпал поздно и многое слышал, – в душе Джона образовался глубокий разлом. Бездна одиночества накрывала его, и пытливый ум упрямого мальчишки, сопротивляясь отчаянию, начал искать ответ на всеобъемлющее детское ПОЧЕМУ в применении к человеческой глупости.
Почему люди ведут себя то одинаково, то по-разному? Почему они вообще себя как-то ведут, как это получается? На ферме отец учил его дрессировать собак, управляться с конями и прочей живности. А как управлять человечками?..
Сюжет, который уже век повторяющийся в миллионах разбитых семей: уходит отец, а ребенок (или несколько, как у Эммы) остается в судорожных объятиях одинокой материнской любви. В наше время, правда, все чаще после разрыва с мужем мамаше уже и не до ребенка, а лишь до себя и своих новых амурных дел, и ребенок становится эмоциональным сиротой. Но обычнее все же нечто противоположное, хотя и немногим лучшее: мать продолжает любить ребенка, любит с зашкаливающим избытком, любит как мать, как две матери – а управлять старается как отец и мать вместе взятые. Вцепляется в дитя всеми щупальцами своего одиночества и долго, как только может, удерживает в липких тенетах эмоциональной зависимости и несамостоятельности, не дает взрослеть. Пассивный ребенок сдается удушающему объятию, активный сопротивляется, борется, средний, обычный – и то, и се, но в любом случае неотступное и могущественное материнское давление сказывается на характере и жизненных установках дитяти примерно так же, как давление толщи морской воды на облике глубоководных рыб.
Эмма любила Джона больше остальных своих пятерых детей, ласкала чаще, учила упорнее – он был всех способней – на него и надеялась горячей, и давила сильней.
Любовь Джона к матери была сильной, привязанность – глубокой, душевная зависимость – напряженной до боли. Как положено парню с мужественным характером, любовь к маме он не озвучивал, с зависимостью справлялся с большими издержками. Когда Эмма в разлуке с ним (он жил тогда уже в Чикаго) тяжело заболела, он тоже занедужил, открылась бессонница, а когда умерла (ему было около 23-х), на несколько месяцев впал в жестокую депрессию и долгие годы терзался чувством вины.
Большой Джон сумел потом убедить миллионы людей во всем Западном мире, что телесной и душевной близости между родителями и детьми должно быть как можно меньше. Мать, утверждал он, вносит в любовь к сыну свою сексуальность, так же как и отец – в любовь к дочери. Если родитель целует ребенка, это уже сексуальная провокация, пробуждение и подогрев влечения, да и всякие прочие прикосновения приводят к тому же. Чрезмерная (а что такое чрезмерная и где мера?) привязанность ребенка к родителям, пугал Уотсон, – источник его последующих проблем в интимной жизни и супружестве. О том же толкует и психоанализ.
О том, что взаимное отчуждение детей и родителей тоже порождает любовные и супружеские проблемы, Уотсон не знал или не хотел знать и стал автором как раз этого рода проблем у многих и многих, начиная с собственного потомства.
Ага-переживание
В 1900 году двадцатидвухлетний Джон Уотсон поступил в Чикагский университет. Начал изучать философию – не пошло, одолела скука. Заинтересовал только курс по изучению трудов сэра Юма, столь же философа, сколь историка и психолога, – скептика и агностика, доказывавшего, что существование существующего доказать невозможно. Да и не нужно, полагал досточтимый сэр, – достаточно убедиться, полезно оно или нет. Если полезно – пускай себе существует бездоказательно. Взгляды Юма помогли нашему герою настроиться на утилитарно-практический лад. Молодой Уотсон решил доказать свое существование научному миру путем дрессировки крыс. Он на ферме еще, в мальчишестве, любил с ними охотницки позабавиться вместе с любимым котом; там, правда, водились только серые крысы, твари дикие, злые и хитрые; лабораторные белые были потупей, зато легче дрессировались.
Наблюдения над поведением крыс в лабиринте привели его к важному открытию.
«Научение – не постепенный процесс, а накопительно-скачкообразный. Разрозненные поисковые пробы, достигнув некоего численного предела, завершаются внезапным нахождением правильного решения».
Озарение, догадка – после, казалось, бесплодных попыток. Джон Уотсон был способным исследователем, умел обобщать и кристаллически формулировать. Потом нечто подобное тому, что он увидел у крыс, но более ярко выраженное, другие исследователи изучат у обезьян, обнаружат и у людей, назовут инсайтом или «ага-переживанием». Одна из основ индуктивного мышления и интеллектуально-душевного развития.
Уотсон стал самым молодым профессором Чикагского университета. Опыты над крысами привели его к ага-переживанию, давно зревшему, что с такой же научной объективностью следует исследовать и людей. В том же русле неукоснительной объективности развивалась в те годы за океаном психологическая мысль двух русских гигантов: Павлова и Бехтерева. Уотсон читал их труды, писал о них одобрительные статьи, брал пример.
Психологические журналы приняли работу Уотсона на ура; только популярный «Life», где окопались противники вивисекции, зло его высмеял, напечатал уничтожающий отзыв и карикатуру: молодой цветущий палач Уотсон, засучив рукава и гнусно улыбаясь, одного за другим, конвейером убивает крысят. «Кто следующий?.. Не хотите ли поисследоваться?..»
В Чикагском университете Уотсон получает степень доктора наук (PhD), там же начинает преподавать психологию и продолжает лабораторные исследования. Теперь ясно: его путь – научная карьера, нужно быть энергичным и целеустремленным, продвигаться вперед. И он продвигается: допоздна работает в лаборатории, пишет статьи одну за другой, выступает с докладами. Все получается: молодой блестящий ученый, смельчак с ореолом вундеркиндства, – вот теперь он каков. Чувствует себя победителем, на коне.
Но – не во всем…
Лав стори, и не одна
В баптистском колледже Джон был влюблен в сокурсницу, набожную, строгую, неприступную, и внешностью, и характером похожую на его маму Эмму. Имя этой девушки осталось нам не известным, назовем ее Энн. Джон пылал, а Энн отвергала его, отвергала мягко, с сочувственным пониманием, и тем больнее. Красавчик, еще неопытный, тяжко страдал.
В Чикагском университете он очутился вдруг в цветнике юных умниц, под обстрелом нежных улыбок и обещающих взглядов. И вот однажды молодой преподаватель попался, шахматно выражаясь, на дебютную заготовку Судьбы. Началась, неведомо для него, новая сюжетная линия его жизни – там, дальше, в неразличимом будущем, она приведет карьеру Уотсона к яме, выбраться из которой на прежнюю дорогу уже не получится, выберется на другую…
Мэри Икес была младшей сестрой Гарольда Икеса, министра внутренних дел, влиятельного приближенного тогдашнего президента Теодора Рузвельта. Симпатичная, романтичная девушка, избалованная комфортом. «Холодное пиво в койку – это закон», – говаривала она, когда развернулась.
Приехала в Чикаго изучать психологию и тут же влюбилась в очаровательного Уотсона.
Связь преподавателя со студенткой не могла остаться незамеченной. Слух дошел до грозного брата. Гарольд заявил, что с преподавателем разберется, приказал сестрице оставить университет и отправиться восвояси, но к этому моменту Мэри была уже немножко беременна. Пришлось срочно оформить брак. Несколько раньше, чем следовало бы по сроку заключения брака, родилась дочка Полли. И еще штрих: уже зачав Полли, Джон все еще любил Энн. Когда она приезжала в Чикаго, встречался с ней. Встречи были целомудренны, но Мэри ревновала ужасно.
Безрукие яйцеголовые
«Крысы меня достали. Я уже просто заболел от этих крыс. Не могу больше видеть ни одну крысу на свете, – писал Уотсон приятелю-коллеге в 1904 году. – Зато на этих долбаных крысах я отработал модель исследования с хорошим контролем».
В том же году русский научный великан Иван Павлов получил Нобелевскую премию за открытие и изучение условных рефлексов. Джон вдохновился и решил двигаться в том же направлении, но другим путем. С собаками работать не стал, вторить Павлову не хотелось, да и слишком любил собак, – у него всегда было много и сторожевых псов, и боевых, и охотничьих.
В 1908 г. в солидном университете Джонса Хопкинса в Балтиморе (ДХУ) Уотсон отвоевал себе кафедру психологии. Экспериментировал и над животными, и над людьми. Для начала взялся обучить группу студентов навыкам стрельбы из лука. Сам стрелял метко и с удовольствием, уроки отца не прошли даром. С удивлением обнаружил, что, в отличие от крыс, люди, казалось бы, не тупые, бывают необучаемыми по необъяснимым причинам. Некоторые из самых одаренных студентов так и не смогли научиться натягивать лук и направлять стрелу. «Безрукие яйцеголовые», – называл он таких.
Заметим тут, что объектами своих исследований мужи науки (и жены тоже) обычно избирают предметы повышенного личного интереса. У кого что болит, тот о том и диссертации пишет, а также романы, стихи, манифесты и заявления. У кого что не выходит, семинар о том проводит. Уотсон в этом не был исключением. Его дневной алкогольной нормой, пока здоровья хватало, была кварта виски (около литра), без внешних признаков опьянения. С гостями дома любил устраивать соревнования, кто кого перепьет (на всякий случай, правда, перед поединком с сильным соперником тайком заглатывал полстакана оливкового масла, чтобы алкоголь меньше всасывался). Убедил начальство ДХУ выписать ему за университетский счет десять галлонов виски (порядка сорока литров) для изучения влияния алкоголя на выработку рефлексов. Эксперименты проводил на испытуемых добровольцах по линии Министерства обороны. В добровольцах, как легко догадаться, недостатка не было.
Предсказание плюс Контроль равняется Управление?
И вот настал год 1913, когда молодой профессор Уотсон обеспечил своему имени славу и кусочек бессмертия: прочел в ДХУ революционную программную лекцию, похожую по накалу на проповедь. Это был звездный час его научной карьеры – лекция, обозначившая новое направление в психологии – бихевиоризм: объективное изучение поведения.
«Стремясь построить исчерпывающую модель поведенческих реакций, бихевиористы исходят из того, что никакой разделительной линии между человеком и животными не существует… С точки зрения бихевиориста психология есть строго объективная экспериментальная ветвь естествознания. Ее теоретическая цель – предсказание и контроль поведения».
Предсказание и контроль – вот оно: ключевые слова манипуляторов всех времен и народов. Лозунг дня, лозунг века, лозунг тысячелетий. Мечта родителей и правителей, учителей и полицейских, режиссеров и дрессировщиков, бизнесменов и психиатров, священный идол военных и всех на свете служб безопасности.
Уотсон с сотрудниками начинает изучать условные рефлексы людей. Баловство с алкоголем закончено, работают так, что жизнь подопытным медом не кажется: звоня в звонок, одновременно лупят электротоком в стопу. Вырабатывается условный рефлекс сгибания стопы на звонок без тока, не у всех одинаково резво, но вырабатывается.
Все убедительнее Джон убеждается в том, в чем хочет убедиться и убедить других: из условных рефлексов – или, как он предпочитал выражаться, стимул-реакций, – складывается все человеческое. Универсальные кирпичики поведения. А поведением он считал и простые действия, и обдуманные поступки, и сложные виды деятельности, и чувства, и мысли. И сознание, и память, и всевозможные переживания – все это поведение и только поведение! – цепочки рефлексов, гроздья стимул-реакций.
Очень ему хотелось, чтобы бихевиоризм стал идеологией психологии и психологией жизни.
Тупик с поворотом
Вскоре после дочки Полли в семье Уотсонов появился сынок, Джон Маленький. Больше детей быть не могло: Мэри пришлось перенести гинекологическую операцию, после которой родить было уже невозможно, затруднительной стала и интимная жизнь. Гиперсексуальный Уотсон, повторяя сценарий отца, начал изменять жене еще задолго до того; Мэри ревновала вначале громко, потом тихо. В отличие от Пикенса, Джон не допускал супружеских разборок при детях – только за плотно закрытыми дверями, но дети все равно кое-что слышали, а что не слышали – чувствовали.
Жизнь ребят была невеселой. Маленький Джонни рос беспокойным, плаксивым, болезненным, страдал животом, головными болями. Полли, девочка с очень ранним развитием, уже в два года умевшая читать, вспоминала потом, что ее, как и Джонни, за все детство никто ни разу не обнял и не поцеловал. Папа Джон Большой ни маме Мэри не разрешал этого делать, ни сам – только в лобик чмокнул один раз, когда уходил...
Домой Уотсон возвращался поздно, иногда не ночевал. В интересах карьеры соблюдал комильфо: на официальных мероприятиях и раутах – всегда, как положено, вместе с супругой, всегда в костюме с иголочки, с накрахмаленным воротничком. Для Мэри, дамы очень светской, это было тоже важно – чтобы все честь по чести. Изо всех сил старалась свыкнуться с неверностью мужа, но напряжение росло.
Наконец, произошло то, чего Мэри боялась больше всего: Джон не просто в очередной раз ей изменил – Джон влюбился. Взаимно. Предметом страсти сорокадвухлетнего супруга стала его аспирантка и ассистент Розали Рейнер, девятнадцатилетняя девушка с ангелоподобным личиком.
По себе знаю, что такое для юного человека гипноз идеи в соединении с гипнозом любви. Идеей в данном случае был бихевиоризм, в проповедь которого Уотсон вкладывал всю свою конвертированную баптистскую энергетику. Розали полюбила Джона не просто как красавца-мужчину и неотразимого донжуана, но и как первооткрывателя и глашатая истины, как наставника и борца за великое дело улучшения человечества.
Малыш Альберт
В то время Уотсон изучал психологию эмоций на нескольких малютках. Некоторым из них показывал живого кролика, одновременно подвергал детей не сильным, но достаточно неприятным ударам электротоком, и дети начинали бояться кролика. Потом удары прекращались, детям в обществе кролика давали конфетки, и постепенно они переставали его бояться. Но некоторые продолжали бояться и после прекращения ударов, и после конфеток.
Опыты с малышом Альбертом вошли в десятку самых жестоких экспериментов в истории мировой психологии. Младенчик сначала не боялся никаких животных и предметов. Ему давали ручную крысу, которая ему нравилась, а потом во время игры с этой крысой пугали громким резким звуком – ударом молотка в гонг. В результате малыш стал бояться и крысу, и других животных, и людей. Условный рефлекс с обобщением (генерализацией) – инстинктивный страх, пробужденный через уши, подтвердив пословицу, быстро нарастил себе большие глаза.
Восьмимесячный малыш Альберт был сыном бедной незамужней женщины, она работала кормилицей и няней других детей, а свое дитя держала в приюте и согласилась предоставить исследователям для экспериментов за небольшое денежное вознаграждение. Ее заверили, что опыты будут совершенно безобидными. «Альберт» – псевдоним, придуманный Джоном и Розали; настоящее имя этого человечка было Дуглас Мерритт.
Джон и Розали занимались с Альбертом около четырех месяцев. За это время малыш стал пугливым, нервным, плаксивым. В конце серии опытов экспериментаторы попытались выработать у него обратные рефлексы, сделать его снова доверчивым и спокойным. Но страхи, которые так легко удалось вызвать, не удалось устранить, и малыша просто вернули матери.
Прожил этот ребенок совсем мало, всего 6 лет; у него патологически раздулась голова: развилась гидроцефалия – водянка мозга. Не вследствие экспериментов над ним, нет, заболел раньше, возможно, еще в утробе – признаки начинающейся гидроцефалии никто вовремя не распознал. Болезнь и краткость жизни маленького страдальца – не результат, но символ детской ущербности, скрывающейся под маской бородатой науки.
Прямой эффект плохой конспирации
Две элитные балтиморские четы: Рейнеры, светские львы, и Уотсоны, Джон и его супруга Мэри, интеллектуальные звезды местного значения, – дружили домами. Часто вместе ужинали. Розали, дочь одного достойного человека и старательная сотрудница другого – в общей веселой компании. Болтали, шутили. Трое из пяти в этом кружке не должны были догадаться, что двое других – любовники, но грубая закономерность «шила в мешке не утаишь» сработала и на этот раз.
Пока Джон с Розали занимались своим многогранным исследованием стимулов и реакций, Мэри с той же внимательностью исследовала мужнины карманы и скоро нашла, что искала: любовные записочки.
«…Моя Розочка, я ужасный грешник, знаю, но обещай мне, что сердце твое и тело будут моими… Я мог бы стать еще более твоим только в одном случае: если бы хирургическая операция сделала нас одним организмом, о, я хотел бы, чтобы это и было так...»
После полугодичных препирательств Джон и Мэри развелись. А еще в скором времени одно из любовных писем Джона попало на стол к президенту ДХУ. Несмотря на титулы Уотсона и мировой научный авторитет, президент отверг его просьбу повременить с увольнением, пока не закончатся начатые исследования, и профессора с треском выгнали.
Мэри получила все мужнино имущество, у Джона не осталось ничего, кроме долгов. Взамен Мэри пообещала ему «ноу паблисити». Но через три дня после развода вышли газеты с именем Розали в заголовках («юная дочь сенатора сокрушила семью великого психолога»), а затем – интервью Мэри в газете «Нью-Йорк Геральд».
«Мой бывший муж давно уже импотент. Не знаю, может быть, эта малышка пытается его убедить, что надежда еще есть. Пусть старается».
В сорок два все с нуля
Опозоренный, без работы, без денег и без жилья, Джон Уотсон не сидел в бездействии ни минуты. Розали любила его и поддерживала, и он твердо решил подняться из нокаута и дать судьбе сдачи: в 42 года начать жизнь с начала.
Оставив юную невесту временно у родителей, уехал в Нью-Йорк, приютился у приятеля и занялся трудоустройством. Это было не просто: все пути продолжения академической карьеры оказались перекрытыми напрочь. Коллеги, за малыми исключениями, дружно поспешили его забыть.
На новую работу Джона устроил его благородный научный соперник – Эдвард Титченер: он написал для Уотсона авторитетное рекомендательное письмо в крупнейшее в Штатах рекламное агентство Уолтера Томпсона (Нью-Йорк, шикарная Мэдисон авеню), и Джона приняли на работу. Следом подоспели и разводные бумаги, и Уотсон женился на Розали.
Сотвори потребность!
Слово «психология» тогдашним рекламщикам было внове, и профессора Уотсона, несмотря на все прежние регалии, приняли у Томпсона иронически. Сразу дали задание – протолкнуть на рынок новый бренд кофе. Знаменитому психологу пришлось обивать пороги продуктовых магазинов, и убеждать торговцев: товар – супер-пупер, берите опт, пока дешево!.. Продавцы ухмылялись, брали на пробу три, пять упаковок или ничего. Дело не шло, и Джон понял, что начинать надо с исследования – вникнуть в торговую жизнь, увидеть ее изнутри и найти решающее звено.
Сам встал за прилавок в магазине. Внимательно присматривался к каждому покупателю. Наблюдения записывал, анализировал. Сразу же обратил внимание, что быстрее других расхватываются товары, расположенные возле кассы: в этом пространстве покупатель получает какой-то дополнительный стимул. Какой?.. Нахождение рядом с кассой включает то, что можно назвать обобщенной «реакцией платежа» – касса есть стимул для этой реакции, и коль скоро реакция активируется – она, как и реакция страха у крошки Альберта, стремится генерализоваться, захватить «под себя» как можно больше стимулов. Все, что попадает в поле восприятия во время «реакции платежа», попадает и под вопрос «а не купить ли заодно это? – а не забыл ли я это купить?» Классика шопингомании.
Так Уотсон сделал свое первое псипрактическое открытие на ниве торговли: активация мотивации также важна, как и сама мотивация, если не более. Мало того, что подросток любит пожевать жвачку, имеет такую мотивацию – надо ему эту жвачку нечаянно показать, ненавязчиво сунуть под нос. А уж совсем классно будет, если на глазах подростка другой подросток обрадованно купит такую жвачку, начнет со смаком жевать, а за ним, другой, третий...
Решающее звено торговли – конечно же, человек-потребитель: потенциальный покупатель. Работайте с ним целенаправленно, работайте правильно, работайте изобретательно – и сможете продать ему что угодно, хоть тень фараона Аменхотепа в томатном соусе. Где-где, а в рекламе и торговле бихевиоризм работает: создайте стимул – получайте реакцию.
Следующим открытием Уотсона была повсеместная упертость производителей в свой товар и продавцов в свой прилавок. Ни те, ни другие не знают в достаточной мере своего покупателя, не интересуются им, не вникают в его психику, в его потребности и возможности, желания и мечты. Не понимают и не желают понимать, чего люди хотят и могут хотеть, а лишь настырно пытаются впихнуть им свой товар, одолевая непонятное сопротивление, и удивляются, печалятся и негодуют, когда товар не берут.
Еще одно открытие, результат многих проверок «слепым методом», Джон обтекаемо назвал «брендовой лояльностью». Точнее было бы назвать его правилом лоха. Основной факт: только один из десяти потребителей самых ходовых товаров – воды, пива, сигарет и т.п. – при употреблении отличает один бренд от другого, если не смотрит на этикетку. Девять из десяти различий не ощущают и пьют пиво «Баран», думая, что это «Козел», с превеликим удовольствием, лишь бы этикетка была что надо.
Чистейший эффект плацебо – работа внушения, как при приеме таблеток ни от чего. Люди платят не за товар, а за идею товара и атмосферу, которая его окружает. Не вещь покупают, а свои эмоции и ассоциации. Даешь имидж! Не качество содержания решает, кто завоюет рынок, а качество формы: стилистика – и, что очень важно, ее своевременное обновление.
Джон Уотсон не первым открыл, но первым наукообразно описал «фактор устаревания» – попросту говоря, надоедание товара, какого угодно, будь он и само совершенство, если его бренд – наружность и способы преподнесения – время от времени не освежаются. Освежение должно происходить так, чтобы примелькавшийся образ, не потеряв узнаваемости, снова привлек внимание – чтобы узнался как будто заново. Нота бене! – То же самое требуется в искусстве, в политике, в любви и супружестве.
Не знаю, сумел ли Джон раскрутить тот бренд кофе, который вначале не пошел, но успех кофе «Максвелл», который и ныне в большом ходу – стопроцентно успех Уотсона. Он же раскрутил сигареты «Кэмел» с их безумным губастым верблюдом (на женщин верблюд этот действовал просто убойно), пудру «Джонсон-энд-Джонсон» («нежнейшая и надежнейшая») и косметический бренд PandsColdCream, ради раскрутки которого добрался до королев Испании и Румынии и уговорил дать рекламные рекомендации.
Крем для королевы – бархатная кожа! Женщины и девы, вам поможет тоже!
Продажи фантастически подскочили – еще бы, королевы обмазываться чем попало не станут.
Вот и еще заповедь для рекламщиков от профессора Уотсона: если в товаре потребности нет – сотвори потребность. Внедрись в мотивации потребителя, в его страхи и вожделения, найди в них крошечную дырочку и разрой ее, углуби и расширь задушевной авторитетной беседой – получится потребностная ниша для твоего товара. Теперь подтолкни товар к нише, поближе, еще поближе – и все, готово, процесс пошел.
Без малого четырех лет Джону хватило, чтобы стать вице-президентом компании Томпсона и авторитетом номер один в пионерской, странно теперь сказать, области – психологии рекламы.
Будущее за профанацией?
Изгнанный из академической среды, одиозный, затравленный и презираемый учеными коллегами, Джон Уотсон в двадцатые-тридцатые годы стал плодовитейшим научно-популярным писателем. В каких только журналах и газетах не появлялись его статьи, интервью, заметки на самые разные психолого-житейские темы. С его легкого пера – и особенно с «Психологической заботы о ребенке» – на Западе начался продолжающийся и поныне бум бестселлеров популярной психологии и медицины. Массовый читатель начал осознавать, что наука, переведенная в форму отпрепарированной житейской мудрости и усовершенствованного здравомыслия, может помогать жить, и что плоды ее можно получить в виде, готовом к употреблению, через печатное слово.
После популистского прорыва Уотсона в стане академических психологов началось смятение: нам объявила войну профанация, на нас прет шарлатанство!.. Началась непримиримая, продолжающаяся по сей день свара между академистами и популистами. Рынок свое веское слово в пользу последних сказал твердо, и все больше академистов втихомолку приходят к печальному пониманию, что профанация психологии (как и медицины, политики, педагогики, искусства и прочая), есть психологическая реальность, данная нам в толщине кошелька. Колоссально-массовая реальность и – от себя скажем – поле необозримое, на котором могут произрастать и дикие сорняки, и полезные злаки. Вопрос в том, кто и зачем эти поля возделывает..
Два новых Почему
К концу двадцатых годов чета Уотсон-Рейнер стала одной из самых популярных в нью-йоркском бомонде: знаменитый психолог, ученый гуру успешнейших бизнесменов и молодых семей всей страны, красавец зрелого возраста, и его очаровательная, щебечущая, как птичка, молодая жена – великолепная пара! Они воспитывают двух прелестных сынишек, воспитывают по-научному, по-бихевиористски, и у них все о’кей, они счастливы!
Уотсон действительно, как дотошный исследователь, бихевиористически изучал свое семейное пополнение: двух мальчишек, Билли и Джима, рожденных ему Розали. И не просто изучал, а старался слепить согласно своей теории: дисциплинированными и самостоятельными, противоречия между тем и другим не усматривая. С огромным упорством вырабатывал условные рефлексы на горшок, чтобы какали строго по расписанию. У Билли, старшего из сыновей, были запоры, ему приходилось давать слабительное (что-то не то было в питании? – или, всего вероятней, причина психологическая), но его все-таки заставляли садиться на горшок каждое утро, строго в одно время. Обычное ближайшее последствие такого насилия – детский негативизм: бессмысленное сопротивление самым необходимым действиям. Чуть позже – фобии и навязчивости: Билли долго боялся многого, и особенно почему-то аквариумной золотой рыбки. Кусал ногти всю жизнь. Последствия отдаленные оказались еще серьезней…
Младший, Джимми, объект тех же ученых воздействий, с трехлетнего возраста начал страдать животом – спастический энтероколит – и промаялся так до взрослости. Удивительным образом (впрочем, ничего удивительного) выздоровел после серии психоаналитических сеансов.
В 1930 году в одном популярном издании в статье «Я мама бихевиористских сыновей» Розали написала:
«…Я не совершенная бихевиористская жена: иногда я слишком на стороне детей. Иногда не могу удержаться: тайком от Джона целую и обнимаю ребенка. Иногда беспокоюсь: не худо ли, что сыновья так мало вовлечены в нашу общую семейную жизнь. Так хочется, чтобы они почаще с нами обедали… Мы обращаемся с ними как с маленькими взрослыми и ожидаем от них взрослых реакций, но ведь они еще дети. Мне хочется, чтобы в чем-то они и дальше остались по-детски слабыми…»
Здравый смысл и материнская интуиция постепенно воспряли, но отвоевать реальные позиции не успели. В возрасте около 36 лет Розали внезапно скончалась от тяжелой дизентерии.
По плодам их узнаете…
В начале апреля 1979 года в Гринвилле, Южная Каролина, в университете Фурмана – первом вузе, оконченном Джоном Уотсоном, в течение двух дней отмечалось столетие со дня его рождения. На юбилейных торжествах в последнем ряду конференц-зала скромно сидел рослый седеющий джентльмен, одетый в строгий элегантный костюм. Из зала поглядывали, шептались: – «Смотри, это Уотсон!» – «Как, сам?!..» – «Ну да, один к одному» – «Как похож!..»
Это и в самом деле был Уотсон – младший сын Джона Уотсона, Джимми. К тому времени ему было 55 лет, и он занимал довольно высокую позицию в мире бизнеса. В первый же кофе-брейк Джеймс был атакован одним журналистом.
– Мистер Уотсон, ваш отец был выдающимся человеком. Дайте интервью о вашем отце.
Джеймс согласился. Интервью было записано на магнитофон и опубликовано 8 лет спустя в американском «Журнале истории поведенческих наук».
Вот некоторые выдержки.
«В следовании своей доктрине папа был очень уперт и в точности следовал всему, что предписывал в своей книге «Психологическая забота о ребенке». Был непререкаемо убежден, что любое выражение нежности и любви пойдет нам во вред. Нас никогда не целовали и не обращались с нами, как с детьми. Никогда не выказывали никакой эмоциональной близости… Ни я, ни брат Билли даже и не пытались получить какие-то ощутимые знаки близости с родителями – мы знали: это табу.
У нас не было игрушек в ванной, а в детской – ни одной мягкой игрушки, которую можно было бы ласково обнять и прижать к себе. Вечером перед сном мы обязаны были по-взрослому пожимать руки родителям и гостям в доме. Ночью в спальне никогда не зажигался свет, независимо от того, гремела ли снаружи гроза, или уличный разносчик газет в темные зимние утра выкрикивал сенсационные новости о похитителях детей... Это было очень страшно для шестилетки, каким я был тогда... Сам-то папа из-за страха темноты всегда спал при свете…»
Из штриха этого ясно, что через посредство своих детей Уотсон неосознанно пытался превозмочь собственные детские комплексы, как это делают очень многие родители – например, те папаши, которые требуют от своих детей непременно давать жесткий агрессивный отпор при обидах и нападениях, обязательно давать сдачи, обязательно драться. Требования такие исходят из Внутреннего Ребенка отца – того ребенка, который когда-то сдачи недодал.
«Здоровая психика, говорил папа, должна основываться на непривязанности. У него были сотрудники по бизнесу, друзья и любовницы, но не могу назвать ни одного человека, от которого он был бы хоть как-то зависим. Не думаю, что он был очень уж зависим даже от мамы, и уж точно не был зависим от нас, своих детей. Мне трудно судить, но, несомненно, у него был какой-то иррациональный страх перед душевной близостью. Может быть, так сработали забытые или не забытые детские разочарования. Он выстроил много защит и приспособлений, чтобы всяческие теплые и нежные чувства держать под жестким контролем. Отсюда же выросла и его психологическая доктрина. Не знаю ни одного человека, у которого душевная теплота совместилась бы с папиными теориями…»
«Отношения моих родителей были ровными, конфликтов и споров не было, по крайней мере, в присутствии детей. Могу точно сказать, что папа уважал маму и, наверное, был по-своему счастлив с ней. В плане сексуальном у них было все в порядке, можно не сомневаться. Но папа был откровенным мужским шовинистом и скептически относился к женской натуре и женскому уму. Ценил женщину как сексуальную партнершу, как мать и домохозяйку, но нисколько не более. После того, как мама умерла, он о ней вслух ни разу не вспоминал, как будто ее никогда и не было. Может, с другими о ней говорил, но со мной и Биллом – ни слова. И мы тоже не решались обратиться к нему с вопросами – мы уважали его скорбь, мы верили, что он все-таки горевал по ней, но скрывал… Ни разу я не посмел попросить его поговорить со мною о маме, оживить память о ее светлом характере и милых привычках; никогда не рассказывал ему о своей тоске по ней, о том, как мечтал, чтобы она воскресла…»
Как выяснилось, по другой семейной линии кровопролитная война с воспитанием велась тоже.
«…Валяюсь на диване, читаю книгу под названием «Прикосновение»… Только что покормила мою крошку, дочку Жюстину, поиграла с ней, потискала, повозилась. Дошла до страниц, где рассказывается о воспитательских доктринах недавнего прошлого. Одну из них, особо влиятельную на протяжении не одного поколения, автор именует теорией психологической стерильности. Детей рассматривают как объекты, управляемые извне, а родителей – как инженеров и техников, могущих сделать из ребенка все, что угодно. Механистический подход к воспитанию внедрился в массовое сознание и поныне вершит свою душеразрушающую работу: его модели-образчики воспроизводятся и передают эстафету отчуждения от поколения поколению. А главный ответчик, тот, кого мы должны за это «благодарить» – профессор Джон Броадус Уотсон…
Роняю книгу и холодею.
Джон Броадус Уотсон – папа моей мамы, большой Джон, мой дедушка. Мой родной дедушка…»
Это отрывок из книги внучки Уотсона Мэриетт Хартли «Прерывая молчание». Мэриетт снялась в главных ролях в нескольких голливудских картинах, но кинозвездой первой величины не стала. Карьера ее перешла в другое измерение.
«…Так вот откуда это пошло – из нашего рода, и все так близко… Полли – моя мама, дочка Большого Джона от бабушки Мэри Икес. Уже в двухлетнем возрасте она могла читать газеты, но до первого романа с мужчиной ее ни разу никто не приласкал и не обнял. Ее младший брат, сын Мэри Икес и Джона Большого, мой родной дядя, Джон Маленький, рос болезненным беспокойным ребенком, а когда вырос, оказался ни к чему не способным бездельником. Жил на деньги, которые посылал ему Джон Большой. Всю жизнь мучился головными болями и коликами в животе. Умер, не дожив до 50, от язвенного кровотечения.
После того, как Большой Джон расстался с бабушкой Мэри и женился на Розали, а бабушка вышла замуж во второй раз, мама, еще до того бросившая школу, целый год провела дома в каком-то ступоре. Потом наоборот – начала из дома сбегать, пропадать… Мама не разрешала мне говорить о чувствах, о привязанностях, о нежности. О сексе – пожалуйста, но и в этом куча двусмысленностей. Идем по людному бульвару Лос-Анджелеса. Беру маму за руку, а она отталкивает меня: «Не надо – подумают, что мы лесбиянки». О том, что можно открыто, искренне выражать свой гнев, я узнала только в 26 лет, до этого обращала всю энергию отрицания лишь на себя. Делала все возможное, чтобы не показывать свое недовольство и возмущение, и со всей логичностью вышла замуж за человека, которому нравилось меня избивать…»
Полли жестоко пила и, по словам Мэриетт, всю жизнь была переполнена сдерживаемой яростью. Совершила несколько попыток самоубийства. Прошла длительную психотерапию, выжила, но не выдержал натерпевшийся ее психопатства супруг, отец Мэриетт, Джон Хартли, рекламный работник. Однажды, когда Полли и Мэриетт, к тому времени уже успешная актриса, завтракали на веранде, из спальни послышался выстрел…
После этого запила Мэриетт, актерская карьера ее быстро пошла носом вниз. На волоске от самоубийства успел подхватить некий друг... С его помощью Мэриетт сумела пройти через кризис, освободиться от алкогольной зависимости и воссоздать себя. Основала Сообщество по предупреждению самоубийств, организовала большие финансовые поступления для этой организации, написала книгу.
«…Думаю, дедушка и не подозревал, что его наставления могут принести вред в таком широком масштабе. Особенно пострадали дети молодых родителей, занятых собой и своей работой. Все, что папа советовал, казалось им таким практичным, удобным: дети должны жить своей жизнью, родители – своей… Дедушкины теории изуродовали жизнь мамы, мою жизнь и жизни миллионов. Как же прервать эту цепочку дурной воспитательской наследственности, как избавить от нее следующие поколения?..»
Сценические выступления с сольными исповедными монологами – рассказами о собственной жизни снискали Мэриетт огромную популярность. Желая того или нет, внучка и обвинительным приговором деду упрочила о нем память.
Занавес
После потери Розали 58-летний Джон Уотсон прожил еще 22 года. Изрядно пил, особенно первые несколько лет вдовства, и, как ни стоек был к спиртному, разрушил пьянством свою печень. После 70 по врачебным показаниям старался пить меньше, но причина смерти – цирроз печени – все же была связана с алкоголем.
В послевоенные годы психологи почти позабыли Уотсона; многие полагали, что он давно умер, хотя бихевиоризм еще цвел пышным цветом, и его новоявленный лидер, радикальный бихевиорист Скиннер считался самым популярным в мире американским психологом.
Но вот в 1956 году в журнале Psychological Review появляется статья известного австрийско-американского философа, психолога и математика Густава Бергмана (одно время работал в сотрудничестве с Альбертом Эйнштейном) – с осанной Уотсону:
«…Я убежден, что Джон Уотсон – самая значительная после Фрейда фигура в истории психологической мысли первой половины нашего столетия… Понимаемый или не понимаемый, цитируемый или перевираемый – он стал символом, вокруг которого долго бурлили дебаты, и здравая основа его вклада в науку широко признана, а заблуждения и ошибки забыты. …У меня нет ни малейшего сомнения, что при всех своих светлых и темных пятнах это человек выдающийся. Психология обязана ему многим, и его место в истории нашей цивилизации прочно и значительно. Люди такого масштаба – большая редкость, и мы должны с пониманием и признательностью принимать их такими как есть».
В 1957 г. Уотсон, уже больной и слабеющий, получает от Американской психологической ассоциации приглашение в Нью-Йорк на торжественное заседание – для вручения именной золотой медали за выдающийся вклад в психологию. Джон приехал, но в зал не вошел: в последний момент почувствовал себя плохо, испугался, что может прилюдно упасть, и остался в отеле. Получить награду попросил сопровождавшего его старшего сына Уильяма, он же Билли.
Смахивавший на эпитафию приветственный адрес к медали гласил:
Доктору Джону Б. Уотсону,
творцу одного из краеугольных камней современной психологии,
революционеру психологической мысли,
чьи труды стали отправной точкой
для продолжающихся плодотворных исследований.
Через год восьмидесятилетний Джон Броадус Уотсон ушел в мир иной. А еще через четыре года получатель его награды, старший сын Джона, успешный и состоятельный психиатр-психоаналитик Уильям Уотсон покинул жизнь добровольно.
|
|
|
