О. Александру Шмеману

На короткой волне,
                           через дьявольский клекот и свист,
Словно рушится небо
                           и твердь раскололась,
Задыхается,
               бьется,
                           как бьется по осени лист,
Пробивается вдруг
                           и ко мне
                                          твой доносится голос.
О родимой земле,
                           отдаленной,
                                                      забытой,
                                                                  родной,
Отлученной от Бога,
                           забывшей
                                          печаль
                                                      Гефсиманского сада
Вспоминаешь опять
                           и опять говоришь ты со мной,
Утешаешь меня,
                           что придет искупленье,
                                                                  и жизнь,
                                                                               и отрада.
И хотя принимает душа,
                                          как пророчество,
                                                                  слово твое,
И оно–
               – ключевою водой
                                          после долгого зноя,
Черный ветер
                           уносит надежду,
                                                      как уносит
                                                                  сухое былье,
И в Спасение веря как в чудо,
                                          я все же провижу иное.
За вечерним окном –
миллионы бесовских огней,
Темнота и молчанье –
                           ни знака,
                                          ни слова,
                                                      ни взгляда,
Беспросветная полночь,
                                          безмолвное царство теней,
Словно глухонемые
                           заполнили
                                          все круги ада.
Мы – слепые калики
                           на скрещении сотен дорог,
Без жезла и без пастыря,
                                          в вьюжной
                                                      пронзительной верти,
Потерявшие память,
                           забывшие Отчий порог,
Мы молитвой спасаем себя от тоски,
                                                      не спасая от смерти.
Тяжело сознавать,
                           но Россия – у гроба своя,
Словно странник в буране,
                                          рыдает она в чистом поле
Над последней строкой,
                                          над последней главой Бытия
Перед Страшным Судом
                                          своей совести,
                                                                  правды
                                                                               и боли.

60-е годы