Олегу Николаеву

А я еще смею писать о любви,
Тревожиться смею: опять не звонила...
Какая живет в нас пустячная сила
Кружения слов, трепыханья в крови...

Меж тем, ежечасно гоняет Харон
Маршрутный свой челн в царство мрака и тени,
Или – по-другому: и вопль похорон
Пронзительней слышен, чем вскрики рождений.

И души не клином летят (журавли...) –
Смятенной, слепой воробьиною стаей
С постылого края предавшей земли
Туда, где темнеет... А может, светает.

Я думаю: где ты, в каких тех краях,
Конечно, не там, где огни и вертепы,
Не там, где земная тревога и страх
Нездешне вечны – по-земному свирепы.

Нет, думаю, там, где такой голубой –
Земной синеве не сравниться, бездонно,
Хрустальный стоит небосклон над тобой...
А впрочем, не может там быть небо-склона...

В больничной палате, на старости лет,
Ты вдруг понимаешь, что дело пустое –
Считаться годами, что времени – нет,
А только улыбка смешливого строя.

Да что там считаться... Припомни – давно ль
На этом пороге мы были на равных... Я здесь.
А тебя победившая боль
Склонила. Но ей это – только к бесславью.

Прощай, мой недолгий, усмешливый друг;
Надеюсь, услышишь: не будет ошибки...
Нет в свете – и в том и на этом – заслуг
Нежнее приветной – ответной улыбки.