|
Здравствуйте, друзья. Рассылку эту собрал я еще в апреле, но по техническим заморочкам она на пару с лишним недель задержалась. За это время кое-что унеслось в прошлое – в частности, мое выступление в прямом эфире Радио России, теперь его можно прослушать в записи. А вот весна, о которой восторженно возвестил, по счастью, не унеслась никуда, наоборот – расцветает и уже начала победительный марш-бросок в лето. Весна – не выборы, нужного результата не нарисуешь, но победит обязательно.
Сегодня – очередной отрывок из книги, которую пишу, плюс, как обычно, несколько писем. Ввиду очевидных признаков весеннего обострения всего, что только может обостриться, отрывок как раз по теме.
Нескончаемая психушка
из новой книги "Доктор Мозг: психология психологов"
Покой нашли здесь бренные тела
слепцов, чья слепота войну вела:
из тьмы во тьму по призракам стреляли
и сами вскоре призраками стали.
Эпитафия психиатрам-материалистам и не только
В начале 30-х годов в Соединенных Штатах Америки было столько сумасшедших, что они могли бы заполнить шесть современных футбольных стадионов. Около половины всех больничных коек страны занимали психически больные, и все равно коек этих катастрофически недоставало. Неприкаянные, странные и небезопасные личности встречались повсюду.
Треть пациентов были иммигрантами первого поколения. 80% – из семей с низким социально-экономическим статусом. 40 % было в возрасте за 50 лет; 30% – молодежь от 15 до 25. Выписывалось из больниц за год меньше 15 %, то есть, примерно лишь каждый седьмой пациент. Среднее количество больных на одного врача было, по разным данным, от 150 до 250, округленно двести.
Собеседница Ольга Катенкова – На одного психиатра – двести больных? С ума сойти...
– При такой перегрузке врач мог общаться с каждым из своих пациентов не чаще одного раза в три недели. Где уж там было разбираться в жизненных историях и переживаниях каждого, о какой психотерапии могла идти речь. Переполненные больницы смахивали на тюрьмы. Спертый воздух, вопли, стоны и бормотания, висячая аура жути, безнадежности и отчаяния, – все почти как когда-то в небезызвестном лондонском Бедламе.
Начальство требовало от врачей лечить больных побыстрее и поэкономнее, чтобы не задерживать слишком долго одних и тех же поедателей больничного рациона и поелику возможно увеличивать койкооборот.
– Ну и термин.
– Теперь перенесите эту картину на тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят и далее лет вперед, и на столько-то тысяч километров с Запада на Восток.
– В Советский Союз и Россию шестидесятых и далее?
– Да, сюда, к нам. В основном все совпадет. Плюс известные идеолого-политические накладки.
– Плюс репрессивная советская психиатрия, служанка власти?
– Да, плюс этот минус. Правда, и у закордонной сестрицы нашей психодавильни, благочестивой психиатрии западного образца, долженствующей пользовать свободных граждан свободного мира, по части репрессивности рыльце тоже в пушку. Если вспомнить роман Кена Кизи "Полет над гнездом кукушки"... Эта книга вышла в Америке 1962 году, на втором году моей службы в больнице Кащенко, а перевод на русский опубликован в 1989.
– Уже в другие времена, и наши, и американские.
– В другие, да не совсем.
–?
– И там, и здесь преобладающий общесистемный дух психиатрии – ее эгрегор – остался прежним. Отношение государственно-общественной махины и ее действующих агентов – врачей – к пациентам в корневой сути не изменилось по сей день.
– Как можно определить эту суть?
– Нормоголизм, он же диагнозомания – навязчивое пристрастие к так называемой психической норме и маниакальное стремление искать отклонения от нее. Нежелание и неспособность мыслить о пациенте, живом человеке, иначе как в плоско-линейной схеме: норма – отклонение (патология), здоровье – болезнь. Упертое впихивание всех человеческих состояний и переживаний, всего людского многообразия, многомирия и многомерия, всех значений и смыслов жизни в прокрустово ложе этой убогой схемы. Санкционируемое системой и общественным менталитетом ролевое присвоение себе оценочно-экспертных полномочий: вот это норма, а это нет, а это наполовину или настолько-то ненормальность. Отведение пациенту роли вешалки для навешивания диагнозов и пассивного получателя лечения.
Прошу особо заметить: не все психиатры, тем паче психологи – нормоголики и диагнозоманы. И среди нашего брата попадаются, чуть было не сказал, нормальные люди. Есть и высокие профессионалы, не зашитые в глухие мешки профессионального кретинизма – люди с открытым сознанием, не просто функционирующие, но мыслящие и творящие добро, спасающие... Есть, слава Богу, и такие – но эгрегор надо всеми нами висит пока тот же.
– Отношение пациентов к психиатрам тоже не претерпело за 50 и более лет существенных перемен?
– Претерпело. Заметно ухудшилось. Преобладает недоверие, скепсис, опасливость, черный юмор, а то и откровенная ненависть.
– Почему?
– Накопление недоверия, с неизбежным переходом количества в качество, качества в количество и обратно. Несмотря на существенные успехи мозговедения, нейротехнологий и психохимии, заскорузлая инерция общесистемного эгрегора делает свое темное дело.
Не только к психиатрам выросло недоверие – ко всей медицине, стремительно превращающейся из самого благородного призвания в самый неблагородный бизнес. Недоверие растет ко всему и всем, это отравленный воздух нашей жизни. Озверевающее безверие. Но к психиатрам еще и особые счеты: тускло маячит в совсем недалеком прошлом подлое соучастие советской психиатрии в преступлениях власти против собственного народа. И до сих пор в массе люди полуосознанно относятся к психиатрам не столько как к докторам, сколько как к инквизиторам, выносящим вердикты о социальной неполноценности человека и готовым по любому поводу подвергнуть его таблеточному аутодафе.
С девяностых годов у нас, осторожно скажем, почти перестали упекать в психушки политически инакомыслящих. Несколько цивилизованнее стали законоустановления по госпитализации и лечению душевнобольных, больше появилось возможностей не сдаваться психиатрам против собственной воли, даже если это воля больная. Но этим и ограничилось. Отношения психиатрии как системы (читай – государства) и человека как живого существа, преобладающий дух этих отношений по-прежнему укладывается в пять унылых слов: отчуждение, недоверие, непонимание, обман и насилие.
– Насилие?!..
– Уже не в тех прямых, откровенных формах, что раньше, во времена репрессивной психиатрии, когда любого неугодного властям человека могли повязать и поместить в психушку на принудительное лечение, – но в формах косвенных, более или менее скрытых. Насилие информационное – путем навешивания диагнозов. Насилие химическое – препаратами, которые не исцеляют душу, а лишь заглушают ее боль и подавляют наружные проявления внутренних несообразностей и реальных конфликтов. Не восполняют недостатка духовности и человечности. Не выводят из темных тупиков сознания на свет мысли и просторы саморазвития, а удерживают в этих тупиках, в лучших случаях позволяя лишь приспособиться к данностям существования, но уменьшая шансы их изменить.
– Хочется спросить – а вы?.. Проработав в нашей психиатрии не один десяток лет, варясь в этом котле, занимаясь лечением пациентов, – как же вы через все ЭТО прошли – и...
Весело вспомнить
– Могли бы спросить порезче: "вы тоже участвовали в психиатрических репрессиях, занимались принудительным лечением инакомыслящих?"
Слава Богу, нет. Работал в разные годы в трех московских институтских психиатрических клиниках с обычным режимом содержания пациентов; служил и в психиатрической амбулатории – психоневрологическом диспансере. Принудлечение политически неблагонадежных в этих учреждениях не проводилось – для этого существовали специальные больницы тюремного типа. Случались только судебно-психиатрические экспертизы некоторых пациентов, их производило больничное начальство – главврач, замглавврача, заведующие отделениями, а нам, рядовым докторам, отводилась роль безголосых статистов. Иногда на пациентов, которых я вел как палатный врач, приходилось писать для экспертиз подробные выписки из истории болезни. В этих случаях и от меня могло кое-что зависеть. Активных политически инакомыслящих среди моих подопечных не попалось ни одного, было только несколько молодых симулянтов, косивших от армии. С некоторым риском я помогал им добиться желаемого.
– Судя по вашим книгам, вы не относились к числу идеологически правильных психиатров. Могли ли и вас упечь в какое-либо из заведений, в которых пришлось поработать?
– Могли, не один раз это подробно снилось. К счастью и к сожалению, чаша сия меня миновала.
– К сожалению?..
– Метод собственной шкуры – единственный, дающий более или менее достоверное знание о другом существе. Мне приходилось лечиться в больницах по части хирургической и терапевтической – драгоценный, незаменимый человеческий и врачебный опыт. А вот в дурке побыть на положении пациента не довелось, и осознается это теперь как пробел в моем человекознании.
Я действительно не был правильным, не был конформистом ни в работе, ни в жизни; не был и протестантом, воюющим против системы, и сейчас стараюсь от этого, пока не припирает, воздерживаться. Делал и делаю свое дело: наблюдаю, исследую, лечу и пишу. Помогаю, как могу, отдельно взятым живым людям.
Среди коллег-психиатров был чем-то вроде белой вороны, особенно на первом десятке лет службы. Некоторые считали меня шизофреником, иные и похуже – даровитым шизофреником.
– Почему это хуже, чем просто шизофреник?
– Сложнее утюжить душу... Одаренность в любой области, кроме управленческой карьеры, бизнеса, криминала и спорта (за исключением шахмат) в нашем царстве воинствующей серости внушала и до сих пор внушает прокурорам от психиатрии радостные подозрения.
– Вам объявляли этот ваш отягощенный диагноз?
– В лицо не говорили, но пару раз, стоя у дверей начальства, обсуждавшего с приближенными кадровые вопросы, довелось услышать диагностические определения своей не для всех удобной персоны.
– Как же вас не выживали, не выгоняли со службы?
– Поклепы и наезды с нервотрепками бывали, но везло с непосредственными начальниками: люди попадались практичные. Использовали меня как эрудита, знающего несколько языков, как генератора научных идей и плодовитого писаку. Для одного из своих шефов, профессора Банщикова, я написал, аспирантом будучи, научную монографию о мозговом склерозе, удостоенную Корсаковской премии Общества психиатров и невропатологов. Взамен получил некоторую свободу от служебной поденщины – дополнительные библиотечные дни, что вызывало недовольство некоторых коллег. В свободном режиме работал и при другой шефине – профессоре Амбрумовой. Вместе с ней организовал первую в стране научно-исследовательскую группу по изучению и профилактике самоубийств, с телефоном доверия и кризисным стационаром. Разработал научно-теоретический аппарат суицидологии, ввел в обиход понятия "психалгия", "пресуицид" и пр.
– Завидовали вам и потом, когда пришла литературная известность?
– Что-то такое было, похоже. Слухи пускали, что уехал в эмиграцию, что в дурке лежу, что гомосексуалист, что с собой покончил... Весело вспомнить.
Как я пострадал за кубинскую революцию
– Психиатрией и психологической помощью вы занимаетесь уже более полувека. Произошли ли за это время, на ваш взгляд, какие-то положительные подвижки в помощи и лечении людей? Есть ли прогресс?
– Подвижки есть, а прогресса пока не видать. Если условно счесть психиатрию и психологическую помощь своего рода цивилизацией в цивилизации, развивающейся по общеисторическим законам, то можно с большой долей авансового оптимизма сказать, что находится эта цивилизация где-то в конце долгой, темной и страшной эпохи варварства.
– То есть, из варварства еще не вышли?
– Еще не вышли, но уже, хочется верить, находимся у порога гуманистического ренессанса, перехода в другое качество. Отдельные прорывы – очажки Психологической Цивилизации, зародыши Психологической Культуры – время от времени появлялись и появляются, в том числе и у нас в России. А в целом – лишь у порога. Еще неясно, перейдем ли его.
– В книге "Охота за мыслью" описано ваше психиатрическое "боевое крещение" – первый удар, полученный от психически больного человека. В то время – конец шестидесятых, начало семидесятых – это был для вас еще довольно свежий опыт. Сейчас, столько лет спустя, эпизод этот все так же помнится? Пополнился ли другими подобными?
– Пополнился, но не густо. Больше было нападений со стороны психически здоровых и в крапинку.
Тому пациенту, двадцатилетнему студенту Володе Я-чу, был поставлен один самых обычных для того времени диагнозов: шизофрения, параноидная форма.
– Для того времени?.. А теперь?
– Теперь бы ему могли поставить, например, "шизоаффективное расстройство", или всю ту же параноидную шизу. "Назови хоть горшком, только в печку не суй" – это точно к нам, психиатрам.
Высокий стройный брюнет с яркими темно-карими глазами, с преобладающим выражением мрачной озабоченности на лице. Отец его был сербом, служил в советской армии, погиб на войне.
– Пациент этот считал себя младшим братом, как написано у вас, "одного популярного политического деятеля Латинской Америки".
– Да, и только теперь можно имя этого деятеля публично назвать, хотя и тогда было понятно, о ком речь.
– Фидель Кастро?
– Он самый. А то, что я расскажу вам сейчас, выяснилось через месяц с небольшим после поступления Володи в московскую психбольницу имени Кащенко, где я начинал свой врачебный путь.
Вот вкратце эта предыстория. У Володи был любимый старший брат, студент института международных отношений, испанист, тоже высокий красавец-брюнет, внезапно во цвете лет умерший в тот год, когда Фидель пришел к власти на Кубе. Потерю Володя перенес тяжело. По характеру и так-то невеселый и замкнутый, затосковал, перестал разговаривать с матерью и общаться с друзьями. Однажды, вглядываясь в портрет Кастро, тогда еще молодого, пронзился догадкой: это его брат, живой и здоровый. Смерть была имитирована, похороны разыграны, чтобы послать брата на сверхсекретное задание – установить на Кубе социализм, и он с этим блестяще справился...
Находил все новые доказательства, подтверждающие догадку. Решил бросить институт и поехать на Кубу помогать брату. Начал предпринимать к этому шаги, никому ничего не объясняя, добивался выезда – выглядело все это для окружающих, само собой разумеется, более чем странно, пошел конфликт за конфликтом, с кем-то подрался раз, другой – и... Очутился у нас в буйном, где я работал.
Привезли связанным, со ссадинами и синяками. Запись опытного дежурного психиатра в приемном покое: "Больной контакту недоступен, дезориентирован, на вопросы не отвечает, повторяет одну фразу: "Выпустите меня, а то будет хуже". Склонен к импульсивным действиям и агрессии по бредовым мотивам. Необходим строгий надзор".
Я, необстрелянный новичок, всего на два года старше Володи, был назначен его куратором. В обязанности мои входило ежедневное общение с пациентом и регулярные записи в истории болезни. Лечение назначал заведующий отделением Недбай Константин Максимович, о котором рассказ отдельный.
Держался Володя в отделении внешне спокойно, но внутренне был напряжен, как сжатая пружина. Стоило к нему подойти, как возникала непроизвольно и у меня ответная напряженность, сдавливалось дыхание – пытался напряжение сбросить, напрягался от этого еще больше... Характерно для новичков-психиатров – такое вот отзеркаливание, неконтролируемое заражение состоянием пациента.
– Наверное, и небезопасное заражение? Профессиональная вредность?
– Не без того. Наполняет душу смятением, жутью и мутью, мышлению и работе мешает. Совсем не нужно пациенту, да и никакому человеку, ни взрослому, ни ребенку, такое тупо-копирующее эмоциональное зеркало перед собой; иного может и побудить к агрессии или того хуже.
– ...?
– Да, и к самоагрессии, вплоть до. Отсюда и первейшее профессиональное требование к любому врачу, к психиатру вдесятеро: не зеркалить, не заражаться, не вестись состоянием пациента, быть от него внутренне независимым. Обретать, поддерживать и развивать свое собственное, врачебное душевное состояние.
– А как же сострадание, сочувствие, сопереживание – это что, выходит, все лишнее, вредное? Это ведь тоже заражение состоянием другого человека, тоже зеркало.
– Конечно, и речь идет о владении этим зеркалом, внутреннем владении. Сопереживание, сострадание и всяческие подобные со- должны моментально, с быстротой мысли, переводиться с уровня чувств на уровень понимания и верного действия, что мы и наблюдаем в работе настоящих врачей, докторов по призванию. Но и таким не сразу дается...
Поместили Володю в наблюдательную палату, где неотрывно, круглые сутки дежурили санитары. Поскольку вел себя он спокойно, Константин Максимович не назначил ему на первые несколько дней никакого лечения – чтобы не смазать картину и отследить тенденцию.
Картина не менялась, но нагнетание ощущалось. Каждодневно я пытался с Володей разговориться, но он оставался все тем же черным ящиком и с каждым днем заметно мрачнел. Константину Максимовичу тоже не раскрывался, хотя держался с ним мягче, чем со мной.
В наблюдательной нашей палате всегда не хватало мест, и Володю, как условно спокойного, пришлось перевести на дополнительное место в коридор. Его койку занял беспрерывно оравший во все горло огромный здоровяк, которого, перед тем как начать вводить лошадиные дозы нейролептика, с трудом удерживали привязанным два санитара, плюс для подмоги я и наш фельдшер. (Этого фельдшера через несколько месяцев убил самый тихий больной нашего отделения – внезапно со страшной силой ударил по голове чайником, из которого наливали пациентам по утрам чай.)
Володя на смену места не среагировал, но через пару дней его прорвало. Утром после врачебного обхода я, как обычно, к нему подошел, чтобы попытаться разговорить, и как обычно, безрезультатно. Пожелав здоровья, пошел к себе в ординаторскую. Вдруг он догоняет меня и повелительным тоном требует, чтобы я его сейчас же, незамедлительно выпустил во двор на прогулку.
Прогулочный дворик наш был огорожен высоченным забором, санитары всегда были начеку, но и это не исключало побегов.
Напрягаюсь и объясняю Володе наивозможно мягко, что на прогулку сейчас не время, нельзя.
Повторяет требование с угрозой в голосе, переходя на "ты":
– Не выпустишь?
– Не имею права сейчас. Подожди немного, прогулка общая через полтора часа.
– Значит, не выпустишь?
Резкий удар справа в висок кулаком. На миг помутилось в глазах, тут же боксерским рефлексом, как на ринге бывало, пошла встречным хуком моя левая, едва успел удержать. Столбиком стою перед ним, пытаюсь улыбнуться:
– Ну, вот, здрасьте... Это уже ни к чему.
Вдруг мне делается легко. Напряженность вмиг испаряется – меня отпустило, свобода в груди, в душе – а Володя тяжело дышит, кулаки сжаты, летит новый его удар, но не долетает: рука беспомощно опускается.
Стоит и глядит на меня растерянно. Подскакивает тем временем из наблюдательной наш уголовничек-санитар, жилистый дядя Вася, прыжком со спины обхватывает рукой шею (прием "хомут"). Я... вернее, уже не я, а новорожденный врач-психиатр приказывает по-военному:
– Отставить. Я провожу. Идем, Володенька, полежишь.
Послушно идет со мной, поникший, обмякший.
Ложится на свою койку. Стою над ним молча секунд пять. Ухожу.
Вечером ему сделали укол нейролептика аминазина, потом уколы заменили таблетками. Дозы были сравнительно небольшие, заметного побочного действия не оказывали. Держался Володя и дальше замкнуто, но спокойно; постепенно начал теплеть, оттаивать. Однажды во время обхода тихо попросил меня подойти, поговорить с ним отдельно. Я было напрягся, но выражение его глаз подсказало, что все должно быть хорошо.
Подошел.
Он сидел на койке, уставившись в пол. Не глядя на меня, тихо произнес:
– Я хочу... у вас... попросить...прощения.
– За что? – тупо спрашиваю, понимая.
– За то, что... ударил.
– А, ну. Ерунда какая...
– А знаете, почему?
– Что почему? – туплю дальше.
– Почему ударил.
– А... Да какая разница. Бывает.
– Ударил не просто так. Я считал себя братом Фиделя Кастро... Был уверен, что во дворе меня ждет посланец от брата. А вас считал агентом, провокатором. Когда вы не разрешили выйти, подумал: ага, знает, что меня ждут... Разозлился и решил проучить. Ждал, что вы мне ответите тем же...
Через две недели Володю выписали домой, под наблюдение диспансерных врачей. В эпикризе (итоговая запись в истории болезни при выписке пациента, выверяемая и подписываемая больничным начальством) значилось: "Шизофрения, острый параноид. В результате проведенного лечения наступила ремиссия с критикой к своему состоянию. Рекомендуется диспансерное наблюдение с поддерживающей терапией".
– Что было с Володей дальше, как сложилась его жизнь?
– К сожалению, ничего об этом не знаю. Удалось узнать только, что в московские психлечебницы он больше не поступал, а через восемнадцать лет (!) в своем районном диспансере был снят с учета. Думается, более всего ему мешала дальше жить не болезнь, а диагноз.
Продолжение следует
Человечество: Третий Слой
как реабилитировать душевнобольных и что это значит
К затронутой теме – письмо из недавних. Пишет профессионал работы с людьми, практически коллега./font>
ВЛ, в сложные моменты жизни обращаюсь к вашим книгам. Первой книгой был "Нестандартный ребёнок". Сама я по профессии дефектолог-логопед (...)
Долго думала, стоит ли писать... Хочется помочь семье моих старых друзей, но возникают сомнения, адекватно ли это будет с моей стороны, и есть ли надежда.
У моей мамы, художника и педагога, было два любимых ученика, два брата, учила она их с подросткового возраста, 14 и 12 лет. Оба талантливые мальчики, учились блестяще. Жили в интернате при художественной школе. Судьба обоих прошла два жестоких жизненных барьера: армию и психбольницу, но сложилась по-разному.
Младший, отслужив в ракетных войсках, с первого раза поступил в художественный институт – и... С первого же курса загремел с диагнозом "шизофрения". Сейчас ему 50 лет. Находится под опекой своей мамы. Одного на длительное время оставлять нельзя. Живут в частном доме. Недавно умер отец. Общение в основном только с мамой. Нигде не бывает.
Старший брат после художественной школы тоже пошёл служить в армию, но служить не хотел. Решил симулировать психическое расстройство, стал жаловаться на галлюцинации. Отправили в психиатрию и "вылечили", выписали с соответствующим диагнозом, невзирая на который сумел поступить в Академию Художеств и успешно ее закончил. Сейчас у него семья, четверо детей. Успешен в работе. Мы с ним хорошие друзья... Но не дает покоя судьба Младшего. Все настаиваю, что надо бы заняться его социальной реабилитацией.
Нашла информацию про арт-терапию. По собственному опыту работы с детьми знаю, что занятия музыкой и рисованием действуют очень благотворно. Тема эта для их семьи болезненная. Пока всё по-прежнему, и я сомневаюсь: может быть, не нужны им мои заботы и советы, "не буди лихо, пока тихо"?.. Как заходит со Старшим разговор о Младшем, я снова про реабилитацию... Жалко человека. Понятно, что не всегда можно помочь, но использовать все возможные способы нужно ведь, правда?.
Хотелось бы узнать ваше мнение. Анна
Анна, ваше душевное отношение к людям глубоко трогает.
У пациентов с такими диагнозами, как у вашего Младшего, бывает необычайно богатая внутренняя жизнь, оригинальность восприятия и мышления, особая связь с чем-то, что глубже и выше обыденности... Творчество одаренного человека, даже если он психически нездоров – а часто именно благодаря этому – являет миру важнейшие откровения, нам нужно только уметь дать им выразиться – принимать бережно, с пониманием и благодарностью.
Путь к выражению внутреннего богатства пролегает не только через искусство, но и через молитву, а иногда и просто через молчание.
Как-то помочь, поддержать человека не поздно никогда, невзирая ни на какие диагнозы. Но необходимо при этом внимательно-критически относиться к социальным стандартам и шаблонам мышления, к обывательским "хорошо" и "плохо".
В случае вашего Младшего, мне кажется, не стоит уповать на социальную реабилитацию в обыденном смысле – устроиться на работу, зарабатывать, обзавестись семьей... Вряд ли ему это внутренне нужно и вряд ли практически возможно. (Впрочем, случаются и такие чудеса иногда.)
Просто – общение, человеческое тепло, ненавязчивое оживление связи с людским миром, одобрительное побуждение к творчеству... Импульс не пропадет, даже если внешне ничего не изменится.
Сейчас уже несколько размягчается жесткая развилка, царившая в бывшем СССР или на Западе лет 40 – 50 тому назад: либо ты вписан в систему, в социум, либо – ступай в психушку, в тюрьму, или подыхай под забором. Хотя для большинства дилемма такая еще вполне актуальна, растет Третий Человеческий Слой – сообщество нестандартных личностей, не вписывающихся никуда. Людей Третьего Слоя становится больше и больше, с немалой помощью Интернета они начинают узнавать и поддерживать друг друга, и постепенно выявляют себя как общественная реальность, как сила, с которой системе приходится считаться.
Одни Третьеслойники могут зарабатывать себе на жизнь, другие не могут, но это не уменьшает их человеческой драгоценности. Именно в Третьем Слое таятся носители высочайших откровений, важных для всего человечества и его будущего. Они работают самим своим бытием.
Еще раз – спасибо вам!
ВЛ, поделилась вашим мнением профессионала со старшим из братьев. Ваши слова вызвали у него доверие и душевный отклик. Я, когда читала вашу книгу "Коротко о главном", знакомила его с отдельными местами из текста, с некоторыми стихами. А то у него несколько предвзятое и настороженное отношение к людям вашей профессии. Да и при общении с родным человеком, который живёт в Своём мире, часто испытывает растерянность и, думаю, страх... Уже хорошо, что он стал говорить на эту тему. Ведь раньше, когда всё было благополучно, именно младший брат, ныне больной, чаще поддерживал старшего, чаще возникала такая необходимость.
Очень хочется надеяться на изменения к лучшему, даже на самые крохотные. Хотя, кто знает, что для человека лучше?! Разве что Господь Бог!
Обязательно вам напишу, если произойдут какие-то изменения. Анна
Сопереживание как опасность и знак профпригодности
И еще к теме, с другой стороны. Тоже от коллеги – начинающей, молодой.
ВЛ, мне 22 года, учусь на психологическом факультете Н-ского университета. Прохожу сейчас практику в центре реабилитации инвалидов, отдаю всю душу этому занятию: нахожусь там полный рабочий день с утра до вечера, местные психологи положительно отзываются о качестве моей работы...
Последние две недели занималась коррекцией познавательных процессов у одной женщины 67 лет, инвалида первой группы, перенесшей операцию на мозге по удалению опухоли, а через несколько лет инсульт. Сегодня было последнее занятие с ней. Мы не занимались коррекцией, она очень хотела просто поговорить, и я ее выслушала.
Она рассказывала мне про свою жизнь. О том, что похоронила двух мужей, а после смерти второго через год образовалась опухоль... Что у нее есть дочь она живет, с ней, дочь помогает, возит в центр реабилитации... Что дома любит смотреть канал про животных... Рассказывала, рассказывала... И вдруг слезы покатились, и я увидела в ее глазах такую боль, такое одиночество...
Я обняла ее крепко, мы вместе плакали, я ее успокаивала, говорила: вы не одна... Поняла, что во мне она нашла отдушину – человека, который поймет и облегчит ее страдания. Просила выписать ей антидепрессанты, что не в моих полномочиях...
Разговаривали около часа. Она заметно приободрилась и успокоилась, взяла мой номер телефона, я пообещала ей к понедельнику записать диск доктора Ананьева ( его у нас слушают в сенсорной комнате), найти психотерапевта, и вообще придумать, как ей справляться с депрессией. Сказала, что она всегда может позвонить мне, когда ей плохо, и мы поговорим, а если будет совсем грустно, я могу приехать к ней в гости на чай...
Ушла. А мне стало так больно, так плохо внутри от того, что такому замечательному человеку так плохо. Сейчас пишу вам и рыдаю, думаю о ней постоянно и слезы накатываются, так хочется изменить ее состояние, повернуть время вспять...
За месяц практики я общалась с разными людьми, иногда даже с более тяжелыми нарушениями, но вот именно эта женщина засела мне в душу, не могу себя успокоить. Не могу абстрагироваться от ее беды, переживаю за нее, как за родную мать, очень, очень мне больно...
И вот думаю: как же буду работать дальше? Меня хотят взять в этот центр на постоянную работу. А я не могу справляться со своим эмоциональным состоянием... Подскажите, пожалуйста, что мне делать и как быть, ведь я только-только начала помогать людям, и уже не смогла справиться с собой. Таня
Таня, в том, что ты пережила, живо узнал себя на начальных этапах работы. И не только начальных – и сейчас тоже, случается, когда горе человеческое вдруг резко вдохнется внутрь, на какое-то время теряешь дыхание, все заслоняется беспомощностью сопереживания...
Годы практики взяли свое, и хотя, по счастью, не наступило душевное выгорание (риск всегда есть...), какие-то рабочие пчелки души делают эту потерю дыхания столь же преходящей, сколь, например, одышка при подъеме на высокую гору. Отдышишься, и можно дальше идти... Так будет и у тебя. Вопрос времени. Сможешь, не теряя драгоценного сопереживания, не застревать в нем, а с ясной головой и свежей душой продолжать работать и понимать.
Поверь: случай твой можно считать успешным прохождением теста на профпригодность!
Позволь, Таня, добавить к сказанному послание моей ближайшей сотрудницы Инны Соколовской, которой я твое письмо переслал. Спасибо тебе!
***
Танечка, мне очень знакомы подобные чувства. Не думаю, что способность ощущать чужую боль как свою – противопоказание к работе психологом. Совсем наоборот – без способности сопереживать, смотреть глазами другого человека и чувствовать его чувствами вам не удалось бы помочь этой женщине. Ей необходима была эмоциональная поддержка, возможность выговориться, согреться вниманием понимающего, доброжелательного и чуткого человека – и вы ей все это дали, все именно так, как и было нужно.
Но как же помочь себе? Как избежать эмоционального выгорания? Как чувствовать чужую боль, не сжигая болью собственную душу?
Не думаю, что решение – в умении "абстрагироваться от чужой беды". Нет смысла учить себя холодному равнодушию. Как говорил один герой Александра Грина, "Защищенное сердце лишено света, и нет в нем горячих углей – не хватит даже согреть руки..."
Спасает не отказ от сочувствия, а сочувствие, помноженное на понимание и доверие Жизни.
После общения с этой женщиной вам стало плохо, "потому что так плохо такому замечательному человеку, как она..." То есть, в этот момент вы разделяли не только ее чувства, но и мировоззрение. Находились с ней в одной системе координат. Ее оценка ситуации, ее "карта местности" совпадала с вашей "картой" и вашими оценками. Боль и горе воспринимались и ею, и вами как следствие бессмысленной жестокости судьбы, которой нет объяснения, как неизбежная реакция на объективно ужасные события... Так? Правильно я вас поняла?
Если да – тогда задача, на мой взгляд, состоит в том, чтобы найти другую точку зрения, такой взгляд на ситуацию, при которой ситуация перестанет казаться абсурдной и мучительной. Не закрыться от чужого страдания, а подняться до такого понимания событий, куда боль уже не дотянется. От печали и переживания чужого страдания такая точка зрения полностью не убережет – но исчезнет главный источник боли: ощущение абсурдности бытия, представление о Высшей Силе как о жестокой, карающей без разбора правых и виноватых слепой Судьбе, которой все равно, калечить или награждать, и заслуженными ли будут эта награда, и это мучение.
Вы будете видеть рядом с собой человека, мучительно переживающего роль Жертвы Несправедливой Судьбы, будете ощущать его страдание, жалеть и сопереживать, стараться облегчить его боль для начала хотя бы только сочувствием и вниманием – но уже больше не будете ощущать себя жертвой сами, и благодаря этому сможете .помочь собеседнику почувствовать возможность другого пути, другого отношения и другого настроя.
Часто вспоминаю по этому поводу цитату из рассказа Якова Шехтера "Свинья в апельсинах":
"Человек приходит в мир на короткий срок, не зная того, что было до него, ни тем более того, что случится после. Мириады связей окутывают любую судьбу, влияют на каждый поступок, воздействуют на будущее. Но человек, в беспредельной самоуверенности своей, хочет и требует, чтоб справедливость, причем так, как он ее понимает, восторжествовала немедленно, прямо у него на глазах.
Иди, мой мальчик, учись и думай. Пусть люди рассказывают не о знамениях, которыми удостоил тебя Всевышний, а о чудесах, которые ты совершил для Него".
Танечка, конечно, мы только люди, и понять логику судьбы, разгадать смысл жизненных уроков далеко не всегда в нашей власти, да и когда мы догадываемся об истоках произошедшего – вряд ли можем быть твердо уверены в своей правоте. Но вот что мы можем точно – почувствовать, какую силу, какую свободу дает доверие Жизни. Если событие представляется тебе бессмысленно жестоким – значит, смысл происходящего просто пока скрыт от тебя. Вспомним библейскую Книгу Йова и решение, к которому в финале пришел ее герой...
Отбирая непрочные, временные опоры, жизнь подталкивает нас к открытию Вечного Источника Силы, который нельзя потерять, чья энергия не может иссякнуть. Это невозможно доказать научными методами, но раз ощутив освобождение, которое дарит такой настрой, такое мировоззрение – его уже нельзя забыть.
Хорошо понимаю руководителей реабилитационного центра, которые хотят видеть вас своим постоянным сотрудником. Уверена: вы найдете точный настрой и многим людям сможете помочь последовать вашему примеру. И.С.
Весеннее
как выходить к новым возможностям
еще о зигзагах и потоковом бытии
Люблю наблюдать весенние водные потоки. Обычно они несут с собой разные разности, щепки, веточки, а иной раз пущенный кем-то бумажный кораблик... И вот видишь: бежит ручеек, а его неровные берега испещрены, как кружевами, небольшими рукавами-заливчиками, и случается, в заливчик такой попадает щепка или ветка и начинает биться-крутиться – так, что поток уже не несет дальше, а наоборот, держит в тупике – в нишке, в которую попала. Не обладает щепка собственной волей. Не понимает, что нужно приложить некоторое усилие, чтобы вырваться из тупикового вихря, в котором находится, – так и хочется вытолкнуть, чтобы опять подхватил поток...
Вот и мы застреваем так то и дело в рукавах и заливчиках своего сознания и бытия, пропуская мимо и мимо потоки жизни с ее возможностями.
Кто бы вытолкнул?..
ВЛ, мне 33 года. Живу в N-ске. Не знаю, попадет ли мое письмо к вам в руки, или его будет читать другой человек. Понимаю, что в день к вам приходят, сотни писем...
Я являюсь вашей поклонницей уже очень давно, ваши книги мне помогли многое понять. Но депрессии у меня не проходят.
Причина, думаю, в том, что я не вижу ни в чем смысла. У меня большие амбиции. Я бы хотела быть известной и богатой. Может это звучит глупо, но это так. А работаю на обычной работе, менеджером, денег особых нет. К тому же, нет ни семьи, ни личной жизни, ни детей. Есть мама, сестра, друзья, знакомые.
Мне не интересна ни одна работа, кроме актерской, режиссерской или в области радиожурналистики. Гложет мысль о том, что уже все, поздно. Вся моя жизнь бесцельная и бестолковая, образование я выбрала не то, не так построила свою жизнь.
В последнее время ловлю себя на мысли, что умереть мне не страшно. Жаль только будет маму. Не знаю даже, какого ответа я от вас жду, но втайне надеюсь, что он мне как-то поможет. Ирина
Ирина, зачем вы делаете себя жертвой собственных детских, кем-то когда-то внушенных стандартов, убогих и ложных ценностей? Быть богатой, известной... Вы всерьез думаете, что в этом и счастье, а без этого никак, что жизнь без богатства и известности не имеет смысла?
Мне не интересна ни одна работа, кроме актерской, режиссерской или в области радиожурналистики.
Можно стать и актером, и режиссером, и радиожурналистом собственной жизни. Интернет, чтобы далеко не ходить, дает для этого самые разнообразные возможности, – как и для новых знакомств, встреч по интересам, поиска людей, с которыми могло бы произойти душевное единение... Совершенно необходимо только одно: чтобы жизни других людей и вообще жизнь, во всем ее неисчерпаемом многообразии, интересовала вас ИСКРЕННЕ БОЛЬШЕ, чем жизнь ваша собственная, или хотя бы – не меньше!.. Только при этом условии ваша жизнь станет ИНТЕРЕСНОЙ и для других, и для вас же самой, и общение с новыми людьми вскоре конкретно покажет, что и личная жизнь, и создание семьи для вас реально доступны.
Желаю вам быть инициативнее, делать в жизни зигзаги, быть в поиске, жить в потоке. Единожды с места сдвинуться, а там и пойдет, понесет поток!..
Не могу! Можешь!!!
Еще весеннее. Ну совсем весеннее. Объявляется конкурс на лучший ответ. Самый-самый ответ будет опубликован и вознагражден бесплатной высылкой моей электронной книги "Травматология любви".
Здравствуйте Владимир.
Не могу знакомиться с девушками. Не могу. Можешь! Не могу! Можешь!!!
Мало того, я даже НЕ ХОЧУ с ними знакомиться! Это меня пугает, это вызывает какую-то борьбу внутри, в голове, напряжение какое-то, протест.
Я весь напрягаюсь, когда разговариваю с девушкой. Ну, это ладно. Почему я не хочу с ними знакомиться? Почему не хочу искать свою любовь? Может я ее и не встречу. Но может и встречу! Почему я не хочу искать? Почему не хочу просто знакомиться?
Может, это из-за неудачной любви в прошлом, ну ладно, оставил прошлое в прошлом. Что со мной сейчас? Мне 26 лет - еще далеко не старик, а железобетонная стена между мной и девушками вот уже высоко.
Я готов и прочесть нужную литературу и четко выполнять ваши советы – хоть отчет попросите о проделанной работе – буду выполнять. Помогите, пожалуйста. Саша
Ваши ответы для Саши присылайте, пожалуйста, на адрес toroboan2008@yandex.ru
Новости Гостиного Твора
Свидание с Музой
поэзия Владимира Мерлиса
Володя Мерлис – мой ровесник, москвич. Познакомился я с ним недавно, еще года не прошло до мига, когда пишутся эти строки, а кажется, что знаем друг друга всю жизнь, дружили всегда и не разлучались. И стихи его, такая иллюзия, – будто мои стихи, только что написанные и почему-то забытые, а когда читаешь, сразу вспоминаешь.
Рядом с ним чувствуешь себя как путник в пустыне, наконец-то добредший до оазиса, где отдыхаешь в благодатной тени зеленых деревьев среди цветов, и пробивается прямо из горячего песка прохладный журчащий ручей чистейшей воды. От стихов такое же ощущение. Они разные и обо всем. Несут много печалей, скорбей, сострадания. Всевременные и всечеловечные, про каждого и для каждого.
Авторская страница Владимира Мерлиса будет еще пополняться.
Светел сердце пронзающий луч...
поэзия Валерия Рыбакова
С Валерием Алексеевичем Рыбаковым я познакомился давно, в годы моего первоавторства в журнале "Семья и школа", где он редакторствовал. Он и ныне там, в этой моей литературно-психологической alma mater. И все такой же: и внешне (ну разве чуток седины прибавилось в уютных усах), и внутренне.
А какой внутренне – об этом лучше всего говорят его стихи и те удивительно емкие и сказанным, и недоговоренным краткие строки, которые их сопровождают. В том, как он пишет (почти НЕ) о себе и о других, сквозит естественная интеллигентность чеховской выделки, которую ощущаешь и при общении с ним. Ироничный без агрессивности, открытый без откровенничанья, добрый и безжалостно понимающий, глубокий и легкий.
Помимо огромной художественной силы, мощи метафор и удивительной свободы языка, в поэзии Валерия Рыбакова явлена огромная культурная жила, нить эстетической и духовной преемственности, идущая из серебряного века и поразительным образом прошедшая сквозь огни, воды и медные трубы духоуничтожительной советской машины. То, что в стихах этих так много боли и скорби, нисколько не угнетает, не подавляет, не гасит дух – наоборот, прибавляет душевных сил, придает воли – жить. Так и работает настоящая высокая поэзия.
Авторская страница Валерия Алексеевича
представлена у нас на сайте уже давно. А сегодня выкладываем вторую книгу его стихов "Смеркается".
Сердечная благодарность нашему волонтеру Даше Павловой за бережную и точную работу с текстом этой книги.
Мои книги: виток интриги
лед опять тронулся
Пока пишу новые, как обычно, не укладываясь в намеченные сроки, прежние, скоро ли – долго ли, исчезают с прилавков, а востребованность, судя по корреспонденции, остается. И вот после затянувшегося затишья снова отправился к читателю эшелон моих творений, кем-то уже, может быть, читанных, но большинством, полагаю, еще нет.
В новом оформлении поступили в книжные магазины "Гипноз без гипноза" (прежнее название "Наемный бог") и "Нестандартный ребенок".
Список магазинов в России и разных странах мира, где можно найти мои книги, смотрите на этой странице.
Еще новость: теперь можно приобрести электронную версию моей книги "Куда жить" в полноценном формате с интерактивным содержанием и возможностью поиска по словам.
А тем, кому интересны не только мои прозаические тексты, но и поэтические (впрочем, одно то и дело переходит в другое), сообщаю, что давно искомая многими книга моих стихов и прозы "Зачеркнутый профиль", с авторскими рисунками и фотографиями, тоже доступна в электронном виде и тоже интерактивна.
На тех же площадках есть и другие мои электронные книги, и будут еще.
Спасибо
нашим друзьям из студии SoftTime – Максиму Кузнецову и Игорю Симдянову, усилиями, энтузиазмом и мастерством которых держится сайт, рассылка и форум.
Сердечная благодарность тем, кто посодействовал нашей работе финансовой поддержкой. Как и раньше, это можно делать следующими способами:
Яндекс-деньги: № 41001178143586
Webmoney: R225985036753
PayPal: levi.projects@gmail.com
Сбербанк – реквизиты можно увидеть на этой странице
До скорых новых встреч, дорогие друзья, в этих рассылках, на сайте и в моем Живом Журнале drlevi.
|
