Исповедь Негипнотизера
из ответов корреспонденту газеты “МН”
1
2 3 4
5 6
7
все интервью (60k) >>
Встреча с превосходящей силой
– Как быть, если человек понимает, что он – трус?
– Ребенок изначально слаб. Полным полно людей вокруг, начиная с домашних,
которые могут его подавить, пригрозить, наказать, заставить, подвергнуть
насилию... Эта ситуация для многих мальчишек, которым общество предписывает
быть сильными и мужественными, выливается в проблему трусости.
Я БОЯЛСЯ.
Я боялся.
Я боялся сперва своего отца, который угрожал мне наказанием. Совершенно
нормальный был у меня папа, хороший, замечательный... Но, когда он начинал
меня воспитывать (а я был очень активный, любознательный, непослушный,
дерзкий иногда ) – я его боялся, даже не наказания, а именно его самого.
Папа не подозревал, какую страшную рану мне наносил, когда угрожающе снимал
ремень... пару раз в жизни... Этот страх запечатлелся во мне, и я преодолевал
его многие и многие годы. Папа понял это только потом (и раскаялся), когда
я уже смог все объяснить, ведь в детстве многое объяснить невозможно –
и слов нужных мало, и слушать тебя вряд ли станут, и страх мешает, и самому
непонятно...
Однажды возникший страх у ребенка, как у зверька, сам собой обобщается,
глобализуется, переносится с одного источника на другие – уже почти или
совсем без реальных причин, иррационально... В школе я обнаружил, что
боюсь даже тех мальчишек, которые были явно слабее меня, – только из-за
того, что они вели себя уверенно и агрессивно, держались как будто правы,
а я виноват...
Я был с малолетства физически сильным, ловким, энергичным, подвижным
(хотя одно время и толстоватым), но очень долго не мог найти в себе духу
отвечать на агрессию как подобает. Агрессор всегда прав – вот ведь какая
дикая, примитивно-животная аксиома во мне угнездилась – я чувствовал себя
виноватым перед своим обидчиком, ну точно как тот ягненок из басни Крылова!..
Наверное, из-за этого чувства вины, плюс врожденное доброжелательство,
во мне совершенно не было импульса нападения, пришлось его вырабатывать,
извлекать откуда-то из печенки... И получилась в результате уже какая-то
адская агрессивность. Переборщил...
Очень хорошо помню тот первый случай, когда мне пришлось “стыкаться”
с другим мальчишкой.
Второй год учебы в школе. Мы, как полагается, вышли на площадочку на
заднем школьном дворе. Вокруг стоят зрители, судьи, свидетели... Все ждут,
когда начнется бой. Я посмотрел на своего соперника и вдруг понял, что
не могу его ударить. Какой-то запрет внутри, как паралич... Я боялся ударить,
хотя чувствовал, что сильнее и могу победить! Я не мог бить по живому,
бить по лицу...
И отступил. С позором отказался от боя. Худший вид поражения.
А ведь в иных случаях я становился совершенно другим. Однажды, не помня
себя, расквасил нос старшему, большому мальчишке, который мучил котенка.
Просто бросился – и ударил.
Когда надо было заступиться за кого-то, я заступался, и яростно – меня
охватывала священная правота. А вот за себя не мог... Не понимал – почему...
После той первой позорной стычки на меня смотрели как на низшего по рангу.
Я ужасно это переживал, не мог смириться, что я трус.
...Почвой для этого послужила еще и пережитая до моей первой любви болезнь...
а вернее, навязанная мне роль Больного, Которому Ничего Нельзя.
Ровно в семь лет, в день своего рождения, я заболел. День, другой, пятый
– высоченная температура, едва дышу. Врач определяет: острая ревматическая
атака, поражено сердце, в нем угрожающие шумы, начинает стремительно развиваться
порок...
На несколько месяцев мне запрещают ходить в школу. Учеба – экстерном.
Передвигаться только в пределах дома.
Зима... Тоска несусветная. Меня возит на санках громадная целеустремленная
спина отца. Чудовищная чушь. Это какая-то неправда со мной, это меня обманывают,
чтобы не разрешать играть в футбол, я наказан за какую-то непонятную провинность...
И вот за это, дайте срок, погодите, я все равно стану знаменитым футболистом,
центром нападения или левым крайним, а ещё моряком, а ещё...
Я растолстел, потерял чувство связи со своим телом. Кувырком полетела
моя уверенность (до того я держался прямо, ходил упруго, а тут стал горбиться
и кривиться, волочить ноги...), расквасилась самооценка... И начала исподволь
вызревать гиперкомпенсация комплекса неполноценности.
Через полтора года главной задачей моей жизни стало – вопреки этой скверной
рыхлости, вопреки диагнозу “порок сердца” развить бешеную футбольную деятельность,
засаживать голы, приобрести славу звезды нападения. Раз восемь я давал
своим бедным родителям (и даже подписывал) торжественные обещания не играть
в футбол ради сердца – и тут же бежал гонять мяч. Изобретаю футбольный
велосипед – хитрющий, вернейший удар наружной стороной ступни (это называется
то ли “щечкой”, то ли “шведкой”). Чтобы быть всегда наготове, все время
кривоного хожу. О, упоение! – мяч летит прямо на вратаря, но он резаный,
резаный мяч! – и перед самым носом у вратаря сворачивает в угол – гол
в угол! Я неудержим! Меня ставят на пенальти, и я забиваю почти всегда
– пронзительное торжество!..
...Мне десять или одиннадцать, лето под Ярославлем, военный городок Бурмакино,
дядя Миша – майор Романов... Вот где меня, наконец, оценили. Я стал столичной
звездой местного нападения, динамовцем – так меня называли местные ребятишки,
ибо я объявил им, что болею за “Динамо”(они-то – только за свой бурмакинский
“Арсенал”). А болел я за эту команду потому, что мой папа работал на заводе
“Динамо”...
Дядя Миша брал меня на охоту и рыбалку, я поймал окуня, ночью сидел у
костра, костер был громадный, в темноту леса летели искры, военные мужчины
курили и пили водку, мне дали попробовать глоточек... Противно и жутко
прекрасно: во мне пробуждается мазохист-алкоголик, курить тоже уже охота,
всё впереди...
Рыхляк побежден. Сердце в порядке. Но ещё нужно изгнать из себя труса.
Через некоторое время я пошел в секцию бокса, чтобы научиться драться,
но меня чуть не выгнали из-за того, что я сперва был слишком мягок, не
агрессивен. Чисто рефлекторно я отклонял голову от ударов, что-то во мне
берегло её (может, и не напрасно), тренер же счел это за мою непригодность
к боксу и к жизни. Я пережил очередные муки самопрезрения. Вскоре, однако,
после психических тренировок, которые я сам для себя выдумал, я вообще
потерял чувствительность к ударам и стал таким оголтелым нокаутёром, что
не приведи Господи – повторяю, переборщил.
Четырнадцать лет, пятнадцать... Похудевший, смазливый, неосознаваемо
пошлый индивид развивает мужскую мощь по всем направлениям. Со страхом
обхожусь сурово, как Хемингуэй: немедленно делаю то, чего боюсь – съезжаю
на лыжах с крутой горы, карабкаюсь на осыпающийся утёс, ныряю с вышки,
лезу в потасовку. Страх возвращается побитый, в синяках, безнадежно-упрямый...
Накачка мускулов перед зеркалом, подбавим плечи, займемся элементами фехтования,
выдавим угорь, шевелюру сюда, нет, сюда... Отработаем мимику крутости
и проницательности, научимся врать убедительно...
Я узнал это, став врачом: у большинства язва детского страха так и не
заживает всю жизнь, гложет... Одним не удается избавиться от физической
трусости, хотя они по жизни могут быть мужественны и высоки духом. Другие
более или менее приручают страх перед драками и телесным риском, не приобретая
при этом настоящей – духовной мужественности. Ведь физическое бесстрашие
– это лишь первая и вовсе не обязательная ступенька...
1 2
3 4 5
6 7
все интервью (60k) >>
|
